– Знаешь, Вика… Никто не будет терпеть эту твою любовь. Кроме твоего Глеба. Может, зря ты его отпустила?
Я ничего не смогла ответить на это. Если бы открыла рот – сорвалась бы. Молчала, кусая губы и пытаясь удержать лавину слёз.
– Ты же понимаешь, насколько ужасный характер у тебя? И если его кто-то терпит…
– Хватит. – Антона перебил Глеб.
Я с благодарностью смотрела на него. Сама заткнуть его я не смогла бы. Сейчас не смогла бы.
– Не унижайся. Если у неё такой ужасный характер, то какого чёрта ты ещё здесь? Тебе помочь убраться?
Антон ничего не ответил. Ушёл молча. Даже не обернулся в дверях.
А я кинулась Глебу на шею.
– Ты пришёл… – Всхлипывала я, прижимаясь к нему.
– Почувствовал, что тебе нужно моё плечо. – Глеб гладил меня по спине.
– У меня на самом деле ужасный характер?
– Не начинай, ладно?
Я кивнула. Поплачу об этом ночью. В подушку. Одна.
– Я тебя отпускаю. Иди, займись шоппингом. Отвлекись.
Я отстранилась от него:
– Здесь моё место. Здесь я отвлекаюсь. У тебя три выходных. И не надо меня жалеть. – Резко. Но я знаю, чего мне будет стоить минутная слабость в его объятиях.
– Вика…
– Оставь меня.
Глеб оставил. Его не нужно было просить дважды. Никогда. Наверное, это и было причиной разрыва наших отношений. Я в порыве гнева заставила его уйти. А в душе хотела, чтобы он остался. Но он ушёл. Гордый.
А потом, когда вернулся – гордой уже была я. И не впустила, а, как выразился Антон, отпустила, пожелав ему всего хорошего.
Дальше между нами был год молчания. Потом случайная встреча. Потом мы поняли, что не можем друг без друга. Только у Глеба появилась Марина, у меня – Антон. И оба (как будто соревновались за Оскар) играли роли гордых и безразличных. Но так ли это на самом деле? Я даже за себя ответить не могу.
Когда моей душе было очень плохо – так, что хотелось выть, – я в молитвах обращалась к двум душам: к своей бабушке и к сестре Глеба.
С Викторией я не была знакома (я познакомилась с Глебом и его семьёй через два года после трагедии), но тянулась к ней. А её мама тянулась ко мне. Я для неё была как панацея.
Когда Глеб вёл меня знакомить со своими родителями, даже думал о том, чтобы я представилась не своим именем. Слишком больно для его мамы было услышать это имя. Ещё и цвет волос: моя голова горела ярким пламенем. Я была рыжая, как и Виктория.
Как бы я ни страдала сейчас, после измены с Антоном, – эти терзания не шли в сравнение с тем, что я переживала после расставания с Глебом. Сейчас была уязвлена моя гордость, а тогда – разбито сердце.
Я долго «оттирала» из памяти звук его отдаляющихся шагов. Это как оттирать белый ковёр от крови. Розовый оттенок всё равно останется.
Я ещё вздрагивала (первое время после того, как мы помирились, и он принял моё предложение о работе в моём книжном баре), когда Глеб уходил с работы. Смотрела вслед, а слёзы потери сами собой наворачивались на глаза. Было странно переживать ту боль, знакомую по шагам. Но со временем я привыкла.
Следующее, к чему тоже