Каждый день, после обеда, нацепив модные круглые очки, которые скорее мешали целиться, граф упражнялся на юте в стрельбе по пустым бутылкам или, за неимением оных, по птицам. Этому безобидному, но шумному занятию он мог бы предаваться дотемна, но оно мешало Горнеру, обсерватория которого соседствовала с тиром графа.
Ученый не смел роптать. Он демонстрировал недовольство, после каждого выстрела пригибая голову и зажимая уши, но граф, как нарочно, не замечал его демонстраций. Наконец Горнер подошёл к Толстому и, церемонно раскланявшись, справился, не угодно ли будет графу избрать для своих экзерциций другой вид оружия, ибо столь частые и громкие хлопки отвлекают его от научных спекуляций.
– Я как раз собирался с завтрашнего дня перейти к следующему упражнению – стрельбе из пушки, – не менее любезно раскланялся граф.
В тот же день матрос за чарку водки принес на плече фальконет – самую настоящую пушечку для стрельбы с баркаса. Многотерпеливый немец пошёл жаловаться.
Крузенштерн (также очень терпеливый человек) вынужден был вызвать Толстого к себе. Авторитет командира был столь высок, что ему почти не приходилось прибегать к дисциплинарным мерам. К тому же с самого начала на корабле установилось что-то вроде двоевластия, и по негласному правилу Крузенштерн не мог командовать людьми Резанова, а посланник не смел распоряжаться людьми Крузенштерна и самим Иваном Федоровичем. Ситуация была натянутая, совершенно недопустимая для корабля, хотя бы и полувоенного.
– Вы, сказывают, отменный стрелок? – без околичностей поинтересовался Крузенштерн.
– С десяти шагов бью в туза без промаха, – отвечал Толстой с самым простодушным видом. – Дело это нехитрое, но требует постоянной практики. Чуть отвык, а тебя уж несут в гробу.
– Это похвально, – согласился Крузенштерн. – Но вам бы следовало помнить, что мы на "Надежде" живем как бы в одном тесном доме. И то, что одному забава, то другому, pour ainsi dire…
– Что русскому малина, то немцу смерть, – догадался Толстой. – Exactement. Что ж, я ни на кого не претендую.
– Есть, однако, такие занятия, каковы вовсе невозможны в шумном месте, – более строго продолжал Крузенштерн. – Таковы, par exemple, научные штудии, коими немыслимо заниматься в стрелецком клобе.
– Воинское искусство есть такая же наука, – почтительно напомнил Толстой. – Я же человек военный.
– В таком случае, граф, вот вам военное поручение, – Крузенштерн поднялся со стула в знак окончания разговора. – Скоро выходим мы в опасные воды, изобилующие морскими разбойниками. Вам надлежит заняться обучением команды штыковому бою, владению шпагой, саблей и иным оружием… окроме огнестрельного.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – гаркнул Толстой с таким служебным рвением, что Крузенштерн поморщился. – Надлежит ли мне поставить в известность господина посланника?
– Как