В некотором отношении сексуальные нравы викторианской Британии воспроизводили механический символ того времени – паровую машину. Блокирование потока эротической энергии создаёт возрастающее давление, которое заставляют работать через узкое, контролируемое русло воспроизводства. Хотя Зигмунд Фрейд во многом ошибался, но он правильно понял, что «цивилизация» во многом построена на эротической энергии, поток которой перекрыли, сконцентрировали и перенаправили.
«Чтобы сохранить незапятнанными душу и тело, – объясняет Уолтер Хаутон в „Викторианском образе мышления", – мальчика учили видеть в женщине объект величайшего уважения и даже обожания. Он должен был расценивать порядочных женщин (свою сестру, мать и будущую невесту) скорее как ангелов, нежели как людей – представление, замечательно продуманное с тем, чтобы не только отделить любовь от секса, но и превратить её в предмет почитания, причём почитания чистоты»20. Если же нет настроения почитать сестёр, мать, дочь или жену, мужчина должен очиститься от похоти с проститутками, но не создавать угрозу семье и социальной стабильности «шашнями» с «порядочной женщиной». Философ XIX столетия Артур Шопенгауэр замечает, что «только в Лондоне работают 80 тысяч проституток; кто они, как не жертва, принесённая на алтарь моногамии?»21.
Чарльз Дарвин, разумеется, не остался в стороне от влияния эротофобии того времени. Напротив, можно даже сказать, что он был особенно чувствителен к её влиянию ввиду того, что рос в интеллектуальной тени своего знаменитого – и бесстыдного – деда, Эразма Дарвина. Тот открыто глумился над сексуальными нравами своего времени; у него не только были дети от разных женщин, но он даже прославлял групповой секс в своих стихах22. Смерть матери, когда Чарльзу было всего восемь лет, скорее, лишь усилила его отношение к женщинам как к ангелам, плывущим высоко вверху, над приземлёнными стремлениями и желаниями.
Психиатр Джон Баулби, один из наиболее уважаемых биографов Дарвина, приписывает тревожность, депрессию, хронические головные боли, головокружения, тошноту и истерические припадки, которые преследовали учёного всю его жизнь, его страху разлуки, связанному с ранней утратой матери. Эта интерпретация подтверждается и странным письмом, которое Дарвин написал своему кузену, у которого умерла жена: «Никогда в моей жизни не испытав потери близких, – пишет он, явно подавляя воспоминания о смерти матери, – думаю, я не могу постичь всю глубину того горя, что постигла вас». Другое свидетельство его психической травмы даёт его внучка; она вспоминает, как был сбит с толку Чарльз, когда во время игры в