с черниговскими боярами,
с воеводами,
и с татранами,
и с шельбирами,
и с топчаками,
и с ревугами,
и с ольберами.
Те ведь без щитов, с засапожными ножами,
кликом полки побеждают,
звоня в прадедовскую славу.
Но сказали вы: „Помужествуем сами:
прошлую славу себе похитим,
а будущую сами поделим!“
А разве дивно, братья, старому помолодеть?
Когда сокол в линьке бывает,
высоко птиц взбивает:
не даст гнезда своего в обиду.
Но вот зло – князья мне не пособляют:
худо времена обернулись.
Вот у Римова кричат под саблями половецкими,
и Владимир – под ранами.
Горе и тоска сыну Глебову!»
Великий князь Всеволод!
Неужели и мыслию тебе не прилететь издалека
отчий златой стол поблюсти?
Ты ведь можешь Волгу вёслами расплескать,
а Дон шлемами вылить!
Если бы ты был здесь,
то была бы раба по ногате,
а раб по резани.
Ты ведь можешь посуху
живыми копьями стрелять —
удалыми сыновьями Глебовыми.
Ты, буйный Рюрик, и Давыд!
Не ваши ли воины
золочёными шлемами в крови плавали?
Не ваша ли храбрая дружина
рыскает, как туры,
раненные саблями калёными
на поле незнаемом?
Вступите же, господа, в золотые стремена
за обиду сего времени,
за землю Русскую,
за раны Игоревы,
буйного Святославича! <…>
О, стонать Русской земле,
вспоминая первые времена
и первых князей!
Того старого Владимира
нельзя было пригвоздить к горам киевским;
теперь же встали стяги Рюриковы,
а другие – Давыдовы,
но врозь у них полотнища развеваются.
Копья поют!
На Дунае Ярославнин голос слышится,
кукушкою безвестною рано кукует:
«Полечу, – говорит, – кукушкою по Дунаю,
омочу шёлковый рукав в Каяле-реке,
утру князю кровавые его раны
на могучем его теле».
Ярославна рано плачет
в Путивле на забрале, приговаривая:
«О ветер, ветрило!
Зачем, господин, веешь ты навстречу?
Зачем мчишь хиновские стрелочки
на своих лёгких крыльицах
на воинов моего милого?
Разве мало тебе было под облаками веять,
лелея корабли на синем море?
Зачем, господин, моё веселье
по ковылю ты развеял?»
Ярославна рано плачет
в Путивле-городе на забрале,
приговаривая:
«О Днепр Словутич!
Ты пробил каменные горы
сквозь землю Половецкую.
Ты лелеял на себе Святославовы насады
до стана Кобякова.
Прилелей же, господин, моего милого ко мне,
чтобы не слала я к нему слёз
на море рано».
Ярославна