Одно я знала наверняка – если это и был мой личный Алгонкинский круглый стол, то я уж точно была самой трезвой из всех, кто за ним сидел. Спустя полчаса едкой иронии и пьяных подначек я, борясь с жуткой усталостью, взобралась вверх по лестнице, в свою спальню, где под убаюкивающие звуки смеха и болтовни, доносившиеся снизу сквозь трещины в половицах, быстро погрузилась в глубокий, сладостный сон.
При тусклом свете утра, пока воспоминания о вчерашнем вечере всплывали в моей голове, я внезапно поняла, что в доме царила тишина, а вот утренний хор на улице становился все громче.
Я выросла в пригороде Бостона, и звуки, которые обычно приветствовали меня по утрам, в основном издавали люди: мягкое гудение чьей-то газонокосилки, свирепый гудок рассерженного водителя, приглушенные звуки радио из комнаты сестры, пение отца в душе или легкие мамины шаги на лестнице. Живя в Лос-Анджелесе, я успела привыкнуть к утренней тишине. Моя квартирка находилась так высоко над городом, на холмах, в новом сейсмостойком доме со звукоизоляцией, что ни единый звук, даже шум машин на бульваре Сансет не мог просочиться внутрь.
Я предполагала, что, живя в маленьком шотландском городишке, буду просыпаться в такой же тишине, но я ошиблась. С неподдельным интересом я прислушивалась к симфонии звуков за окном. Было что-то волшебное в этом оркестре птичьих голосов, в который время от времени конечно же вмешивался баритон коровьего мычания.
Я выскользнула из-под одеяла, не страшась холода, и отдернула штору. Стояла восхитительная солнечная погода, а с улицы на меня смотрела пестрая палитра уигтаунских крыш. Это было самое что ни на есть неожиданное и восхитительное зрелище – целая вереница домиков с шиферными крышами самых разных форм, цветов и размеров. Серые, зеленые, голубые, из камня, закаленного непогодой. Каждый коттедж отличался собственным, уникальным характером, возрастом и историей. Повсюду, сколько хватало глаз, в небо устремлялись маленькие изогнутые дымоходы, вокруг которых вились упрямые цветы и пучки травы – напоминание о влажном умеренном климате Галлоуэя.
Справа мне удалось разглядеть соседские садики – вымощенные булыжником, причудливые, как и крыши, дышащие стариной. Каждый из них служил отражением жизни его обитателей: одни не требовали особого ухода, поскольку были почти полностью вымощены и заставлены цветами в горшках, другие, давно заброшенные, успели зарасти сорняками, но много было и роскошных, ухоженных садиков с сушившимся на веревках бельем и уголками для отдыха. Друг от друга дворики отделялись каменными оградами, некоторые из которых