Сирена воздушной тревоги мгновенно вывела его из этих раздумий. Сначала он решил не обращать на нее внимания, как делали теперь многие – до колледжа оставалось минут десять ходу, – но у него не имелось причины спешить туда. Он понимал: сегодня возобновить работу уже не удастся, – а потому поторопился к ближайшей станции метро и присоединился к плотной толпе лондонцев, спускавшихся вниз по лестницам, чтобы укрыться на грязноватой платформе. Он встал у стены, упершись взглядом в рекламный плакат растворимых супов «Боврил», и подумал: «Дело ведь не только в том, что мне придется оставить любимую работу».
Мысль о необходимости вернуться к прежней службе сама по себе вызывала депрессию. Конечно, кое-что в ней ему всегда нравилось: важность любой мелочи, азартное желание переиграть противника, тщательность обработки данных, подсказки интуиции, – но он ненавидел шантаж, обман, тупиковые ситуации, а самое главное – наносить удар врагу всегда приходилось в спину.
Толпа на платформе становилась все гуще. Годлиман поспешил сесть, пока такая возможность еще оставалась, и обнаружил, что его прижало к плечу мужчины в форме водителя автобуса. Тот улыбнулся и громко продекламировал:
– «Быть сегодня в Англии, в этот летний день!» Знаете, кто это сказал?
– «Быть сегодня в Англии – в этот день апреля!», – поправил его Годлиман. – Это из Браунинга.[8]
– А мне передавали, будто это слова Адольфа Гитлера, – радостно закончил шутку шофер.
Сидевшая рядом женщина закатилась в смехе, и водитель переключил свое внимание на нее.
– А слышали, что беженец из Лондона сказал жене одного фермера?
Но Годлиман уже отключил слух, вспомнив один апрельский день, когда он сам очень скучал по Англии, лежа на высокой ветке платана и вглядываясь сквозь застланную холодной пеленой тумана французскую долину в ту сторону, где располагались германские позиции. Но, кроме неясных силуэтов, ничего не мог различить даже в бинокль и потому уже собирался слезть вниз и подобраться на милю поближе, когда откуда ни возьмись возникли три немецких солдата, уселись под деревом и закурили. Потом достали колоду карт и принялись играть. Молодой Персиваль Годлиман понял: эта троица нашла возможность сбежать в самоволку и расположилась здесь на весь день. Ему придется торчать на дереве, не смея пошевельнуться, пока его не проберет до костей холод, мышцы не сведет судорога, а мочевой пузырь в буквальном смысле не взорвется. И тогда он достал