Девочка протягивает руки, смотрит своими кукольными глазищами и говорит:
– Дяденьки, меня зовут Мальвина. Я боюсь темноты. Возьмите меня отсюда.
Пед выдвигается у меня из-за спины и делает шаг вперед. Освальд хватает его за плечо и громко шепчет:
– Окстись, придурок, это же марципановая сучка! Она тебя живо оприходует!
Девочка смотрит. Освальд, осклабившись, говорит ей:
– Вот какая у Отмороженного сладенькая подружка. Говори, сука, где кладка!
Девочка хлопает длинными ресницами. Губы ее жалобно кривятся.
– Я не марципановая! – кричит она, только очень тихо кричит, шепотом. – Я настоящая девочка! Я его боюсь! Он холодный! Он приходит и хочет погладить меня, но всегда отдергивает руку. Он не пускает меня наружу! Заберите меня отсюда!
Пед сбрасывает пятерню Освальда с плеча и делает еще шаг. Освальд передергивает помпу.
– Подойдешь ближе к ней – пеняй на себя.
Пед оборачивается к нему. Очки блестят в луче подствольного фонаря, и Пед кажется вовсе не Педом, а каким-то незнакомым и страшным очкариком.
– Это ребенок, – говорит он. – Девочка не понимает…
– Все она понимает, – цедит Освальд. – И я понимаю, что ты у нас педофил и любишь маленьких девочек, но это не тот случай. В сторону!
Пед как-то смешно вскидывает руку, словно заслоняясь от летящего в морду снежка.
– Я не педофил! – тонко кричит он. – Я педагог! Учитель. И я вижу, что девочка не понимает, кто она. Мы можем с ней поговорить. Мы сможем узнать…
– Я тебя предупреждал, – говорит Освальд и нажимает на спуск.
От выстрела в тесной каморке мы сразу глохнем. Пед отлетает к стене. Очки слетают у него с переносицы. Девочка, скорчившись в углу, зажимает уши. Освальд отбрасывает помповик и выхватывает ножи.
Марципан оказался вкусным. Таким вязким, к зубам клеится, и с миндальным привкусом. А глаза у нее и правда леденцовые. Один Освальд сгрыз сам. Второй дал мне и говорит:
– Это так у охотников принято. Самые лучшие части забитого зверя: глаза, сердце и желудок.
Я улыбаюсь. Освальд поделился со мной, значит, уважает. Партнер. Мы с ним партнеры. Это хорошо. Сосу голубой леденец, немного пыльный и кисло-сладкий. Такие были у бабки в круглой жестяной коробке с картинкой города наверху. Пыльные, слипшиеся в один ком, разноцветные, очень старые, как и сама бабка, и город на картинке. Самые вкусные на свете леденцы.
Покидав остатки в мешок, смотрим на труп Педа.
Освальд говорит:
– Берем его, что ли?
Я:
– В смысле?
Тащить еще предателя этого с крыши и хоронить. Я понимаю – Бобби. Того мы съели с бабкой. Он нам послужил, хорошее дело сделал. А Пед предатель, перебежчик и трус.
– В смысле – в мешок. Одним марципаном сыт не будешь. А тут все-таки мясо.
Я сглатываю. Что-то в этом неправильно, хотя Освальд всегда рассуждает верно. И сейчас вроде все верно: пока