– Дауншифтинг, Костя? – улыбнулся он. – Ну что ж, я вам желаю скорейшей перезагрузки! – И задумался, соображая, за какую сумму имеет смысл забрать мои акции. На той же неделе он подкрепил свою репутацию порядочного человека, выкупив их не многим дешевле, чем я рассчитывал.
Я уже знал, что деньги – это не «мамонт». И всё-таки не мог не использовать их в качестве повода для разговора с Майей. В дом после сцены с кантованием мебели меня не пустили. Пришлось говорить по телефону.
Стараясь хранить спокойствие, я сообщил, что уволился, продал акции хозяину и хочу, чтобы Майя с Лизой распорядились тем, что есть, по своему усмотрению. Майя выслушала меня и сказала, что не возьмёт ни копейки. Она хочет жить и летать, а не трепыхаться в удушающей хватке моей заботы.
– Если тебе так уж хочется что-нибудь сделать для Лизки, – прибавила она, смягчаясь, – сообрази сам. Открой счёт к совершеннолетию или ещё что-нибудь, я не знаю. Только не втягивай в это меня. У меня – другое, можешь ты понять? Совсем другая жизнь!
6
Старая Весна
В студенческое время мне часто снился вкус хлеба, как некоторым безумцам снятся мелодии или стихи. Хлебное вдохновение накатывало на меня. Я чувствовал гул тепла, обрывки аромата и вдруг, на долю секунды – вкус как озарение. Тогда я мчался на кухню и немедленно воплощал идею в хлеб. «Озарения» складывались затем в записную книжку – для неопределённого будущего, на что Петя остроумно заметил, что я пеку «в стол».
Оставшись без работы, я отыскал ту книжечку и почитывал её, как старый дневник. Понемногу в голове у меня проявилась маленькая булочная-пекарня – сказочное заведение, устойчивое к экономическим кризисам и переменчивым настроениям публики. Я прикинул бизнес-план и остатком трезвого разума понял: в условиях современной Москвы такой проект невозможен. Не потянем арендную плату, да и конкурентов окажется больше, чем покупателей.
Пока я бездельничал, приблизился Новый год, но зима всё не шла в Москву. Ноябрьский снег растаял, и у нас во дворе на клумбах снова завиднелись оранжевые цветы. Но мама всё-таки развела зимний уют – стала зажигать по вечерам свечи и чуть ли не каждый день пекла какой-нибудь пирог. Я до сих пор в долгу у мамы за то, что в тот год она принудила нас с отцом поставить ёлку.
Снимая с антресолей игрушки, отец достал заодно пару послевоенных коробок из-под печенья. В их пожелтевшем картоне хранились бумаги – метрики, удостоверения, письма. Нашёлся и мой любимый снимок прадеда. Я взял истёртую карточку: парень на лавочке рассеянно улыбался мне. Через ветки распускающейся берёзы светлело серое небо простой фотографии.
– Ну вот, – сказал отец. – Бабушка рассказывала – у них там хорошо было. Горизонты, речка под холмом. А мы с тобой так и не съездили.
Никогда раньше мне не приходило в голову, что в деревню прадеда можно съездить. Это было так же нелепо, как если бы кто-нибудь предложил мне смотаться в Москву сорок пятого, на парад Победы.
По