Он одним движением выплеснул в себя обжигающие остатки разлитого Болсом по пяти бокалам коньяка и по очереди пожал четыре крепкие ладони. Первым покинул кабинет Болс, сорокалетний скульптор, известный внутри «Пятёрки Ателиса» грубоватой замкнутостью и внезапными шедеврами, поражавшими город свежестью и незапачканностью взора.
Эта встреча стала последней для председателя, из чьих бесчувственных пальцев несколько часов спустя неизвестные руки вытянули синюю с золотой каймой папку, в которой жило величайшее из всего им созданного.
История искусства насчитывала немалое количество арти. Но в любом отрезке времени творили, подпитывая и поддерживая в ателисцах способность чувствовать прекрасное, не более тридцати или сорока. Они безраздельно владели правом созидания, и единственным пропуском в мир творцов служила метка арти.
Учебники истории рассказывали, что когда-то в Ателисе главенствовала свобода творчества и для любого мало-мальски одарённого жителя с лёгкостью раскрывались резные двери издательств, галерей и пышных концертных залов, что и привело довольно скоро к загрязнению культуры графоманской и звукосодержащей продукцией и, как следствие, к упадку города вместе с нравами его обитателей. Тогда и было решено впредь наделять правом тиражирования лишь произведения гениев, без лазеек для «просто способных» сынов Ателиса.
Благодаря сделанным в прожитые времена выводам город вскормил на шедеврах общество, замешанное на жажде прекрасного, как маскарпоне на сливках, – людей, под которыми цементела мораль, неколебимая и несокрушимая.
3. Дело Говарда Грейси
Прощание с Говардом Грейси привело к зданию филармонии десятки тысяч ателисцев, движимых горьким желанием преподнести великому арти последний букет. Рассчитанная на первую половину дня, церемония завершилась лишь к вечеру. Чёрные автобусы каждые полчаса с траурным гулом отправлялись к месту погребения, дрожа внутри горой свежих роз, гвоздик и тюльпанов, чей аромат тянулся вместе с километровой чередой мрачных, но светлых людей. Уже ближе к полуночи цветы увенчали своим многотонньем свежий холм, в котором утонул мраморный памятник.
Вечер памяти Мария решила провести назавтра.
Первым в жилище Грейси прибыл заметно постаревший за несколько дней и без того седой Шульц. За ним последовали вечно багровый Фруко вместе с Эс Каписто, в чьих руках подпрыгивал элегантный зонт-трость. Сорокалетний, вполне годившийся им в сыновья Болс вошёл в зал с камином позже остальных, тучно переваливаясь и поминутно обтирая платком напряжённые щёки. Предложив ему занять за столом последнее пустовавшее место, Мария, держась за деликатность манеры как за сдерживающий стон щит, обратила к собравшимся нездоровое лицо.
– Я благодарю вас, господа! Мы с Беном признательны вам за то, что вы посетили наш дом, хотя я уверена, сейчас вы предпочли бы