Я вызвал к жизни состоятельность. Я породил богатство. Я породил состоятельных – и даже богатых. И я уже показал человеку, что это богатство можно использовать не для примитивного скопидомства, но для достижения куда большего, того единственного, ради чего и стоит жить: власти! Той самой, которую может дать только богатство. Власти над отдельным человеком. Власти над семьёй. Власти над родом – и даже союзом!
В результате моей творческой деятельности в среде прежде равных друг другу появились те, которые «равнее»: те самые состоятельные и даже богатые. Появились на фоне общей массы соплеменников, оставшихся в своём прежнем состоянии. А были и такие, кто утратил и это состояние, кто остался, entschuldigen Sie, bitte, попросту с голой задницей. Размежевание по имущественному признаку состоялось. Возникли классовые противоречия. Всё шло по плану – теперь уже моему.
Оставалось сделать немного. Прежде всего – сплотить «богатеньких». Чем? Да осознанием того факта, что «своё кровное» надо защищать! И не в одиночку, а коллективными усилиями. Потому, что тех, кто зарится на чужое – больше. И они с нуворишами церемониться не станут: ведь отнять чужое – самый быстрый способ разбогатеть самому!
И вновь я преуспел. Для этого надо было всего лишь признать, что появились классы, то есть большие группы людей, различающиеся по их месту в системе общественного производства, по их отношениюк средствам производства, по способам и размерам получения доли общественного богатства. (Не моё: цитата. Адаптированная к мозгам читателя: в оригинале и я бы не переварил без «толмача». Правда, адаптированная лично мной).
Так, вот – о классах. Это были группы людей, из которых одна получила уже возможность присваивать труд другой, благодаря различию их мест в общественном хозяйстве. Для оправдания и консервации этого положения следовало закрепить его вовеки веков, как данность. Лучшего «закрепляющего» средства, чем закон, то есть, нравственное установление общества, и быть не может.
К сожалению, о таком замечательном средстве закрепления неравенства и консервации несправедливости, как религиозная догма, речи пока ещё не было. Догмы, то есть, жёстко оформленные в целостное учение суждения, воспринимаемые «сердцем», но не разумом, были ещё впереди. Однако верования уже существовали, «Грех» было не использовать их благотворное влияние на сознание «царя природы» в сочетании с другими установлениями.
И я внушил человечку необходимость законов. Точнее, одному – богатенькому – я внушил, что законы – это щит для любого его беззакония. Другому же – бедолаге-бедняку – я внушил «несколько противоположную» мысль о том, что посягательство на законы