– Не плачь, Ирка, – сказал я. – Пойдёшь сегодня за рыбой? Давай пойдём вместе?
– Я у мамы спрошу, – ответила она, шмыгая носом и, протянув руку вперёд, выстрелила в меня вишнёвой косточкой.
На кухне бабушка жарила оладьи. Я поставил миску с клубникой возле неё и сел за стол перед стопкой оладий, на широкой тарелке. Отпивая кофе с молоком, я поверх кружки посмотрел на фотографию на стене. На снимке папа и мама, были совсем молодые. Папа в офицерском кителе с погонами, мама в шляпке и чёрном каракулевом пальто.
– Бабушка, а я тогда ещё не родился? – спросил я, показывая на снимок.
– Нет. Это сорок четвёртый год, в Краснодаре. Вася тогда после ранения приехал, ответила бабушка. – Мы с Валей как увидели его, так аж испугалась. Худой стал и страшный, как немец… Пять операций перенёс. Осень уже была, а он в одном кителе, так я ему тужурку из ваты пошила. Я тогда в больнице работала. Три дня он пробыл и уехал. Было у него предписание двигаться в сторону Риги. Её тогда как раз брать начали…
Я, слушал бабушку и думал о том, что если бы папу на войне убили, то меня бы не было. Самым обидным мне показалось то, что никто бы даже и не знал, что меня нет.
После завтрака мы с Ирой пошли за рыбой. Я нёс обе наши сумки, а Ира, цепляя на кончик хворостины шишки, пуляла ими в соседские дворы.
– Подожди меня тут, – сказал я Ире, оставив её с сумками на дороге, и вошёл во двор Карла Фрицевича.
Из-за невероятно широких плеч, мы звали его – Человек-Шкаф. Карл Фрицевич был другом моего папы, он научил меня привязывать к леске крючок, научил ловить донкой линей и часто брал с собой на ночные рыбалки. Папа мне рассказал, что в войну Карл Фрицевич служил в войсках СС. Его призвали в шестнадцать лет, когда наши войска подошли к Риге. А потом он семнадцать лет был в лагерях в Сибири.
– Карл Фрицевич, а вы уже сделали мне лук? – спросил я, подходя к нему под навес сарая, где он сколачивал козлы, для пилки дров.
– Он посмотрел на меня и шлёпнул огромной ладонью себя по лбу.
– Es aizmirsu!.. (Я забыл! – латыш. яз.) – воскликнул он. – Пойдём, срежем орешник. А ты почему по-латышски не говоришь?
Он взял с лавки большой нож, и мы вошли в заросли орешника за сараем. Лучи солнца пробивались сквозь светящиеся на солнце листья.
– Вот эта подойдёт, – показал он на гибкий побег молодого орешника. – Будет в самый раз.
Он присел, подрезая побег, пятна света скользили по его мощным рукам. Я коснулся его широкого плеча.
– Дядя Карл, а вы всегда были таким сильным? – спросил я.
Он чуть помолчал, а потом ответил:
– Нет. Сначала был такой, как ты. Работай больше и будешь сильный. Чтобы был не Арбат, – кивнул он головой на поджидавшую меня на дороге Иру, – а Arbeit… Ну-ка, покажи свои мускулы…
Он взял мою руку, согнул её в локте и смерил бицепс, приложив к нему рукоятку ножа.
– Я запомнил, какой ты сейчас, а через месяц посмотрю снова. Дрова коли. Почему