Жар-Цвет. Александр Амфитеатров

захватив с собой посланного солдата. Это был человек пожилой, угрюмого вида, но разговорчивый. По дороге он посвятил Дебрянского во все хозяйственные тайны странного, замкнутого мира лечебницы, настоящею королевою которой – по интимным отношениям к попечителю учреждения – оказывалась кастелянша, та самая Софья Ивановна Круг, что встретилась недавно Дебрянскому с ординатором в коридоре, у камеры Петрова. По словам солдата, весь медицинский персонал был в открытой войне с этою особой. «Только супротив нее и сам господин главный врач ничего не могут поделать, потому что десять лет у его сиятельства в экономках прожила и до сих пор от них подарки получает». Солдат защищал врачей, ругал Софью Ивановну ругательски и сожалел князя-попечителя.

      – И что он в ней, в немке, лестного для себя нашел? Никакой барственной деликатности! Рыжая, толстая – одно слово: слон персидский!

      Алексея Леонидовича словно ударили:

      – Что-о-о? – протянул он, приостанавливаясь на ходу. – Ты говоришь: она рыжая, толстая?

      – Так точно-с. Гнедой масти – сущая кобыла нагайская.

      У Дебрянского сердце замерло, и холод по спине побежал: значит, они встретили тогда не Софью Ивановну Круг, а кого-то другого, совсем на нее не похожую, и ординатор солгал… Но зачем он солгал? Что за смысл был ему лгать?

      Страшно смущенный и растерянный, он собрался с духом и спросил у солдата:

      – Скажи, брат, пожалуйста, как у вас в лечебнице думают о болезни моего приятеля Петрова?

      Солдат сконфузился:

      – Что же нам думать? Мы не доктора.

      – Да что доктора-то говорят, я знаю. А вот вы, служители, не приметили ли чего-нибудь особенного?

      Солдат помолчал немного и потом залпом решительно выпалил:

      – Я, ваше высокоблагородие, так полагаю, что им бы не доктора надо, а старца хорошего, чтобы по требнику отчитал.

      И, почтительно приклоня рот свой к уху Дебрянского, зашептал:

      – Доктора им, по учености своей, не верят, говорят «воображение», а только они, при всей болезни своей, правы: ходит-с она к ним.

      – Кто ходит? – болезненно спросил Дебрянский, чувствуя, как сердце его теснее и теснее жмут чьи-то ледяные пальцы.

      – Анна эта… ихняя, застреленная-с…

      – Бог знает что! – Дебрянский зашагал быстрее.

      – Ты видел? – отрывисто спросил он на ходу после короткого молчания.

      – Никак нет-с. Так – чтобы фигурою, не случалось, а только имеем замечание, что ходит.

      – Какое же замечание?

      – Да вот хоть бы намедни, Карпов, товарищ мой, был дежурный по коридору. Дело к вечеру. Видит: лампы тускло горят. Стал заправлять – одну, другую… только вот откуда-то его так и пробирает холодом, сыростью так и обдает – ровно из погреба.

      – Ну-ну… – лихорадочно торопил его Дебрянский.

      – Пошел Карпов по коридору смотреть, где форточка открыта. Нет, все заперты. Только обернулся он – и видит: у Петрова господина дверь в номер приотворилась и затворилась… и опять мимо Карпова холодом