Литератор с берегов полноводной Невы в синей велюровой шляпе, коричневом плаще-болонье и резиновых зелёных сапогах сидит с бамбуковой удочкой на брёвнах развалившегося совхозного моста, по которому в недобрые советские годы ходили комбайны, жатки и сеялки. Теперь здесь тишина. Ничто не пугает снующих в мелкой, но быстрой и студёной речке Чугунихе гольцов, уклеек и пескарей. Есть в Чугунихе и бойкие серебристые голавли, но писатель не хочет тратить время на рыбацкие интриги и хитрости – кто кого.
Под косогором рядом с домом писателя после каждого весеннего разлива Чугунихи образуется старица. Рыба в ней не водится. А вот лягушек – видимо-невидимо. Полезные твари – питаются комариным мотылём. Синие стрекозы трепещут над старицей и тоже ловят комаров. Райские места!
Когда писатель с коромыслом и двумя вёдрами чистейшей воды поднимается от колодца возле старицы к своему дому и смотрит на окружающий мир, его «лошадиное» узкое породистое лицо выражает восхищение – действительно, рай!
Местные пацаны пользуются на Чугу нихе бреднем, но писателю это не нравится. Особенно слово «бред», ибо он относит себя к изобретённому им литературному стилю «делириум», то есть по-русски «бред».
«…Когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли…» Вот это слово из песни он и вынес в определение своего стиля – «чушизм». А слово «бредень» путает рыбу с литературой и выводит писателя из себя…
Чушь прекрасную нести! – это современно…
Влад коротает одиночество. Его семья – жена Наина – профессиональная портниха и их дочь модельерша Людмила – постоянно обретаются в Ленинграде-Петербурге. Модное ателье «KAFTAN» им не принадлежит, но доход приносит, что позволяет «папочке» жить в творческом одиночестве от снега до снега. Родственники – редкие гости в его аркадиях. Друзья тоже… Впрочем, за долгую жизнь писатель так друзьями и не обзавёлся. Мечты, планы, смелые проекты роятся в его седой продолговатой как тыква голове, но увы!.. То ли малокровие, то ли прыгающее атмосферное давление плохо влияют на творческий потенциал. Писать ему не хочется…
Влад заботится о своём обеде. Дура-мелочь в Чугунихе клюёт на славу. Одним червяком можно надёргать с десяток рыбёшек…
Потом он их чистит…
Потом жарит на постном масле…
Потом ест, запивая разливным кислым столовым вином, которое он еженедельно покупает в автолавке у весёлой продавщицы и шоферюги по кличке Гречка.
Места исторические. Вот, например, руины скотного двора, построенного перед войной на месте сгоревшей барской усадьбы (её спалили цыгане в знак протеста, когда советская власть попыталась сделать их оседлыми). Эти руины таили в недрах окаменевшего навоза и чернозёма следы прежней жизни – фарфоровые черепки чайных сервизов, осколки хрустальных бокалов и ваз, синие изразцы – фрагменты голландских печей… Писатель нашёл там однажды серебряную чайную ложку, потемневшую от времени и невзгод. Он её почистил зубным порошком, но пользоваться не стал – мало ли кто брал её в рот.
Живёт писатель в ладной небольшой избе, купленной у попадьи Ирины Фёдоровны Москвиной.
Атеист Никита Хрущёв на пути к коммунизму добрался и до здешней сельской церкви. Её заколотили. Священник отец Андрей был переведён епархией куда-то, но его жена никуда ехать не хотела, она увлекалась пчеловодством и предательски бросить пасеку с десятком пчелиных семей было выше её сил.
В заколоченную церковь повадилась районная молодёжь на мотоциклах. Среди дворянского праха времён давней Отечественной войны с Наполеоном, вскрывая саркофаги, ребята временами находили – кто золотой крестик, кто какую-нибудь медальку, а то и орденок. Кому-то досталась даже шпага в серебряных ножнах…
Попадья Ирина Фёдоровна торговала своим мёдом, лечила травами стойловских обывателей от мелких болезней, гадала – кому на картах вдали от икон, кому на кофейной гуще, и, наконец, увы, состарилась. Нищета перестроечных времён заставила её продать избу и уехать в районный приют. Дом с опустевшими ульями и баней по-чёрному достался писателю Михайлику по дешёвке.
Получил он в прибавку и огромного рыжего в полоску кота, конечно – Леопольда, которого он звал на польский манер Лёдей – большого охотника на мышей. Мелких, как редиска мышат Лёдя съедал сам – целиком, с лапками и хвостами, а крупных складывал перед новым хозяином – ровными штабелями. Простонародную серую рыбу из Чугунихи Лёдя не ел.
Рыбу ел Владислав Евгеньевич…
Временами он садился перед своим бюро, которое он устроил на чердаке между слуховым окном и кирпичным белёным «боровом» – дымоходом, важной деталью русской печи.
Когда писатель стал пенсионером, убогие гроши настроили его против нынешней капиталистической системы. Он стал иногда писать сатирические стихи, но не публиковал. Например:
…Выручка, прибыль, доход и барыш —
Днями хлопочешь, а ночью не спишь.
Доллары, тугрики, евро, юани —
Всё лишь от дури, раз мозги бараньи…
И какое всё же зло ты