Николай брел по дну студеного моря уже минут сорок, крепко стиснув зубы от почти нестерпимой боли в окоченелых мышцах. Иногда ему казалось, что он не сделает больше ни одного шага – холодная, почти ледяная вода, доходившая ему до груди, словно стальным панцирем, сжимала все тело. Тяжеленный тулуп давил на плечи, болела не совсем зажившая от раны рука. Однако он упрямо шел, не оборачиваясь назад. Там, за спиной остался город, и до него изредка доносились звуки винтовочных или пулеметных выстрелов. Это был теперь для него чужой город.
Впереди в предрассветной мгле появился смутный силуэт лодки. Дважды мелькнул неяркий свет фонаря.
– Это вы, Николай Сергеевич? – послышался с лодки приглушенный женский голос.
Он попытался было ответить, но вместо звуков из онемевшего от стужи горла и неповоротливых губ вырвался только хрип. Тем не менее молодая женщина, сидевшая в лодке, узнала его и обрадовано вскрикнула. Лодка развернулась и быстро стала приближаться к Николаю. Женщина крепко схватила мужчину под мышки и, напрягая все силы, помогла ему выбраться из воды.
– Боже, миленький мой, да вы совсем закоченели, – нежно лепетала она, освобождая Николая от тяжелой и мокрой одежды. Обессиленный, он почти не протестовал, даже когда она оставила его полностью обнаженным. После студеной воды он перестал ощущать холод. Женщина достала из мешка бутылку самогона, зубами вытащила пробку и, наполнив жидкостью ладони, энергично растерла тело мужчины. При этом она не переставала приговаривать.
– Сейчас, сейчас, любый ты мой. Я не дам тебе захолодеть…
Она переодела его в сухую одежду, которая была у нее в лодке, налила ему полный стакан пахучего спирта. Мужчина залпом выпил, едва не поперхнулся, поморщился и с наслаждением ощутил, как жгучее, блаженное тепло, образовавшееся внутри живота, стало медленно расходиться по телу, достигая самых кончиков ног и рук.
– Надо плыть, Мария, – тяжело ворочая языком, проговорил он.
– Сейчас… Сейчас, миленький вы мой. Ты лежи, я сам буду грести. – Она не замечала, что перескакивала то на «вы», то на «ты».
– Я чуть отдохну, потом сменю тебя. Скоро начнет светать.
Он оглянулся на далекий Ейск, который медленно проплывал слева от него. На другой стороне города бушевал сильный пожар. В морском порту, похоже, горели склады с углем и зерном. Он представил, какая там сейчас творится суматоха. Потом с каким-то тупым равнодушием подумал, что население может остаться без топлива и хлеба. До настоящей теплой погоды и нового урожая еще далеко. Однако какое, собственно, ему теперь до этого дело, если в России фактически рухнула цивилизация.
…На просторах страны кипела гражданская война, и город два года был в руках Добровольческой белой гвардии. Потом в начале февраля 1920 года, незадолго до прихода Красной армии, в Ейске началось восстание большевистского подполья. За пару дней восставшие разоружили стоящий в городе трехтысячный гарнизон. Когда он, капитан Арсентьев – деникинский офицер, узнал об этом, то был возмущен тем, что хорошо вооруженный гарнизон сдался горстке мало обученных людей фактически без боя. Он называл сдавшихся солдат и офицеров предателями и требовал расстрела военного коменданта города. Капитан Арсентьев командовал одной из рот марковской дивизии, направленной по указанию Деникина на подавление большевистского восстания. Казалось, власть в городе снова перешла к «белым». Но спустя несколько дней полки Красной армии, прорвав фронт, неожиданно очутились в Ейске.
Почти четыре недели Николай Арсентьев прятался в хате молодой одинокой вдовы – казачки Марьи, у которой снимал комнату на краю города возле лимана и которая старательно ухаживала за его раненой рукой. Удивительная метаморфоза произошла в их взаимоотношениях. Черноокая казачка влюбилась в молодого офицера со всей пылкостью своего горячего, истосковавшегося сердца. Да и он не остался равнодушным к пышным прелестям хозяйки. Вспыхнула жаркая страсть. Влюбленные словно не замечали бушевавших в городе кровавых событий, торопливо и жадно упивались давно забытыми чувствами нежности и любви.
Сначала Арсентьеву казалось, что новая власть ненадолго установилась в городе. Однако «красные» действовали энергично и решительно. В поисках прятавшихся контрреволюционеров беспрерывно проводились в домах обыски. Чередой шли расстрелы. Железная и мускулистая рука революции с беспощадной неумолимостью нажимала на спусковой крючок винтовки. И однажды вечером Николай сказал Марье:
– Я должен уходить, Марьюшка. Если меня найдут, то расстреляют. Да и тебе не поздоровится.
Марья застыла, глядя на него так, словно впервые увидела. Совсем недавно она получила свой кусочек неведомого ей до сих пор счастья, и теперь вдруг все должно рухнуть. Какое ей, собственно, дело до того, что творится на улицах, если любимый уйдет навсегда? Она не заметила, как плошка в руках наклонилась, и из нее посыпалась мука. Миска выскользнула и с громким стуком упала на пол. Марья очнулась, осознав, наконец, смысл услышанного, бросилась на грудь Николая и запричитала:
– Не пущу.