Так и должно было быть, но Украинский полагал, что лучше «перебдеть, чем недобдеть».
– Нехай они этого Бонасюка разнесут к херам! – с неожиданной злобой зарычал полковник.
– Будет сделано.
– И чтоб вытрясли все. Понял? Все!
– Ясно, Сергей Михайлович.
– По результатам доложишь.
Украинский направился к вешалке, надеясь, что с работой на сегодня покончено и он, наконец, с чистой совестью может покинуть управление.
Звонок за обшитой вагонкой бронедверью разливался соловьиными трелями. Затем в глубине первого этажа затрещал дисковый телефон. Дом настороженно молчал. Если в нем и теплилась жизнь, то она умело маскировалась.
Бандура искоса поглядывал на Протасова, трезвонившего в дверь с восхитительным упорством, и взвешивал в уме возможные варианты дальнейшего развития событий. Андрей предполагал, что либо здоровяку рано или поздно надоест торчать в позе салютующего кирпичной стене гитлеровца и он оставит звонок в покое, либо искусственный соловей умолкнет навеки, сраженный замыканием в обмотках. А может, хозяева дома выйдут из состояния летаргии. Грозные желваки, игравшие широкими скулами Протасова, пророчили, что пробуждение будет ужасным.
«Я бы уже не открывал», – с содроганием подумал Андрей.
– Мо-может, нет никого в таможне? – подал голос Армеец.
– Ага, в банный день… – Протасов мечтательно оглядел фасад. – Я вот сейчас возьму в джипиле своего винтаря да как вдолбеню, конкретно, по окнам…
Не успел Протасов захлопнуть рот – надо сказать, обещание «конкретно вдолбенить по окнам» было произнесено исключительно убедительно, убедительность вообще сквозила у Валеры во всем, – как из-за двери донеслось очень осторожное шерудение. Будто там завелась мышь.
– Бонасюк, твою мать! Давай открывай! – выплюнул в дверь Протасов.
Послышался звук отодвигаемых засовов. Дверь, пугливо дрогнув, приоткрылась где-то на треть.
Весь вид возникшего на пороге низкорослого толстяка лучше всяких слов свидетельствовал: холестерин – зло. Андрею пришло в голову, что толстяку сам Бог велел зашибать огромные деньги, снимаясь в антирекламе заварных пирожных, корзинок с масляным кремом и прочих вкусных, но неполезных кондитерских изысков. Для Общества защиты потребителей, например.
«Да ты, Толстый, без балды, талант в землю зарываешь».
Судя по обильно сдобренным сединой некогда черным волосам и впечатляющим мешкам под глазами, толстяку было лет сорок пять, если не больше.
– Ты чего, Бонасюк? Ты что, спал?! Спал, да?! – Протасов шагнул в дверь, вдавив Бонасюка вовнутрь.
– Да я просто поистине…
– Перекрываешься, да? – напустился на него Протасов. – Забурел, да? В лес, конкретно, захотел?
– Да я по-честному… – глаза Бонасюка выражали уныние. Правда, заметить это было довольно сложно. Его зрачки постоянно