Одежда его (дхоти, рубашка) не так изодрана, не так дрянна, как у прочих.
– Твой брат, быть может, болен. Но ты, кажется, здоров, – ответил я в малой улыбке.
– Да, поэтому он лежит дома, а я зарабатываю ему на лекарства.
– По-твоему, это – работа?
– Тебе не понять.
– Почему же?
– Ты другой, – нищий показал на лице недовольство. Взглянул назад – к миске, будто возвратиться хотел, но пока что медлил.
– В чём же это я другой?
– Посмотри… в каком я тряпье. И посмотри на себя, – нехотя ответил он.
– Разница только в одежде? – настаивал я.
– Не только.
– В чём же ещё?
– Мой брат болен. Дай денег. Сколько можешь.
– Ты не ответил.
– А если отвечу, дашь сто рупий?
Я промолчал. Индиец был нищ, но английский знал хорошо. Стоявший неподалёку торговец лимонадом, кажется, прислушивался к нашим словам.
Молчим. Стоим, едва раскачиваясь, друг против друга.
Индиец поглядывал по сторонам, наконец ответил:
– Много разницы… И одежда другая и… душа. Такие, как ты, слишком любят вещи. Живёте для них, и печалитесь и радуетесь им, как людям. Для вас вещь ценнее человеческой жизни; тут люди умирают без еды и лекарств, а вы в игрушки играетесь.
– Не все.
– Что?
– Не все мы такие.
– Разве ты другой?
– Да.
– И можешь без жалости расстаться с вещью?
– Да.
– Пусть бы с этим фотоаппаратом?
– Конечно.
– О, ну так отдай его мне. Я продам его. Куплю брату лекарства. И не только ему…
Я не сдержал усмешки; потрогал фотоаппарат и ответил:
– Он мне дорог не сам по себе. Дорога цель, которой он служит.
– Это только… вывёртывающиеся слова. Слова, помогающие жить, – нищий поморщился.
– Не больше, чем слова о больном брате, не так ли?
Молчание. Смотрю на индийца; удерживаю от губ улыбку.
– Ну так… не дашь ничего?
– Нет.
– Жадный?
Молчу.
– Или скажешь, что деньги у тебя тоже служат цели, а так бы их – хоть в пропасть?
– В точку! – я рассмеялся.
Нищий вздёрнулся. Махнул рукой. Развернулся. Ушёл, ругаясь о чём-то на хинди.
Подошла Оля (завидев наш разговор, она осталась в стороне, не мешала). Пересказал ей случившийся диалог, после чего подошёл к торговцу лимонадом – заказал один стакан (с водой из моей бутылки) и спросил, о чём была ругань нищего.
– О… – торговец улыбнулся. – Он сказал, что не поскупился бы оплатить вам дорогу в ад.
– Это всё?
– Нет, но остальное я переводить не стану.
Слова, которых постеснялся торговец, я мог представить по ругани, слышанной Кимом на Большой дороге: «Сын свиньи, разве мягкая дорога предназначена для того, чтобы ты мог чесать о неё свою