– А раньше о чём думали, молодой человек? – декан не был настроен на служебные поблажки.
– Дураком был, ваше высокопревосходительство, – гаркнул Веня (фолит, опять фолит этот житейский выскочка!).
– Вот, значит, как, – замер декан (как тот физик на приёмном экзамене), – и чем же вы подтвердите серьёзность ваших намерений?
– Прошу мне верить, – ответил Венедикт, – других подтверждений не имею.
Декан уступил напору Венедикта и восстановил его в праве учиться в блистательном МИФИ. Со своей стороны наш герой, как нельзя лучше, оправдал сказанные им слова, став единственным на курсе круглым отличником.
Предваряя вопрос читателя о причине столь разительной перемены в учебном настроении Венедикта, скажем так: «Армия!»
– Как армия?.. – переспросит озадаченный читатель.
– А что же ещё? – улыбнётся в ответ автор. – Единственное, что разделяет Веню-пофигиста и Венедикта-отличника – два года непрерывного сражения с армейской действительностью! Да-да, из долговязой и заносчивой размазни, как из детского пластилина, армейские уставные (и неуставные) отношения вылепили достаточно цельную личность (однородную благородную массу), способную управлять собой в критических ситуациях (например, при сдаче экзамена) и из окружающего негатива извлекать личную пользу!
– Н-да, – примирительно возразит читатель, – на счёт экзамена вроде бы понятно. Но «извлекать из негатива пользу» – это вы уж слишком!..
Что ж, перед тем как ответить на последнее возражение, автор просит читателя и уважаемого собеседника дочитать эту книгу до конца.
7. Родзянко и «необъяснимое равновесие»
В подклете новенькой церкви, построенной в традициях древних подпружных крестово-купольных кружал, глиняных гидрозамков и стен, сложенных на чисто известковом строительном растворе, стенописец Венедикт вечерял с товарищем.
Пахло «сырым» гидратом окиси кальция и меловой, ещё не просохшей отделкой подсобных помещений. Собеседники расположились за маленьким импровизированным столиком, составленном из деревянного упаковочного ящика и куска толстой фанеры. Роль скатерти традиционно выполнял разворот старой московской газеты. Из приборов на столе были две вилки, одна столовая ложка (на всякий случай), несколько бумажных тарелок, горсть салфеток и старый, полуразвалившийся консервный нож.
Товарища звали Юрием, Юрием Владимировичем Родзянко. Никакого отношения к знаменитому однофамильцу товарищ не имел, но магия исторического имени, как невидимый и требовательный камертон, настраивала общение друзей на неспешный рассудительный лад. Каждому из них было немногим за тридцать. И если в двадцать лет подобный дружеский разговор пестрит курьёзами о настоящем и небылицами о будущем, то в тридцать – мысли о грядущем уступают желанию