Он отвернулся, чтоб поскорей освободить свои мысли от такой странной встречи, и вновь наткнулся взглядом на шлифованный камень.
Ей было шесть. Она погибла в июле.
На недавно заросшей земле лежало несколько засохших колокольчиков.
Андерсен развернулся и побежал в поле. Спустя пять минут он вернулся с букетом поздних цветов.
– Это тебе. А следующим летом я принесу тебе колокольчиков, обещаю.
«Обещаю,» – где-то вдали повторила за ним роща, – «Обещаю.»
«Здесь спит феникс»
Был август. Христоф сошел с поезда вслед за своим чемоданом и тотчас остановился и принюхался.
Вереск.
Его сладковатый запах доносился с полей, наполнял лёгкие и отдавался странной дрожью по всему телу. Что было в нём? Искажение времени, мираж, земля на горизонте, земля необитаемая, родная – издали.
«Вот ты и дома, моряк,» – прошептал он в пустоту.
Солнце осветило далекую деревушку.
«И в доме твоем тишина,» – стук дятла опроверг – опроверг ли? – его слова.
«А ты в нём кто отныне?»
Ветер всколыхнул его короткие, но неопрятные волосы.
Мурашки пробежали по спине Христофа.
«Чужак.»
Найденный кусочек потерянного пазла.
«Зачем я вернулся?» – спросил он у леса. И лес ответил знакомым шелестом листвы. С этим шелестом слился еще один – бумаги, в сотый раз развернутой и скомканной, затем вновь бережно расправленной. На небольшом листке красовались несколько опрятных строк. Письмо гласило:
Здравствуй, сынок.
Я спросила у стариков на берегу, как скоро сменится ветер. Те пожали плечами.
Прошу, не задерживайся сильно.
С любовью,
Сара
В глубокой задумчивости Христоф шел по пыльной лесной дороге, то и дело спотыкаясь о корни, которые торчали из-под земли подобно огромным змеям, извивались и путались под ногами.
«Ох, разве в ветре дело, мама! Разве в ветре дело…»
Мох на прохудившейся крыше расцвел белизной. Мелкие цветочки издали походили на снег, разрушая и без того шаткий во времени мир.
«Сейчас я приду, а там ты, несомненно, уже ждёшь меня.
Десять лет ждёшь, что заскрипит калитка,» – так думал он на подходе.
Минута, еще одна, и вот он уже стоит у ограды, обрамляющей родной дом. И пальцы нервно бегают по прогнившим дощечкам.
Одно усилие отделяет его от всего, про что он забыл на долгие годы странствий.
Тогда, десять лет назад, он стоял точно так же, ощущая особенно остро кончиками пальцев все изгибы и неровности древесины, не решаясь оторвать руку. Будто что-то держало его, говорило, что если он уберет ее сейчас, то навсегда потеряет огромную