Ладно, прорвёмся; пусть родители не удосужились обеспечить меня финансово, зато с внешним обликом преуспели. Видать, здорово старались, когда искали меня в капусте.
– На Сенной пробка, – пробурчал таксист.
– А вы по Трудовой и во двор. Знаете, где пожарная часть?
– Знаю.
– Вот туда.
По городу я всегда передвигаюсь на такси; но не потому что не доверяю общественному транспорту – общественный транспорт сам по себе довольно удачное изобретение человечества – а потому что по ногам никто не ходит. Вплоть до первого курса мне доводилось пользоваться услугами трамвая, и скажу вам – это не самый приятный мой жизненный опыт. Как же там грустно: толкучка, вонь, ругань, злобный взгляд контролёрши – сплошная беда. Так что, при всём уважении к малообеспеченным сокурсникам, бежевый салон юркой иномарки выглядит предпочтительнее переполненной коробки грохочущего монстра.
Я опять вздохнула и посмотрела в окно. Город неспешно бежал вдоль дороги, отражаясь в стекле навязчивым блеском картинной рекламы. Ярко, красочно, однообразно. Одни и те же лица, одни и те же ширмы. Гудки автомобилей, стук каблуков, пыль. Зеркальные витрины магазинов, щиты с фальшивыми улыбками, ценники. Жара…
Как-то на волне откровения папа сказал, что в далёкие-далёкие времена, когда взрослые были детьми, наш город походил на бездомного пса, присевшего у края тротуара. Я долго пыталась понять, что именно папа заложил в этот образ. Сначала я представила так: бездомный пёс – значит грязный, голодный, неухоженный и от того закомплексованный. Чёрно-белые кадры советских документальных фильмов дают именно такую картину – пустота в домах, в магазинах, в глазах, в чувствах. И всё под знаком серости: пустота-серость, пустота-серость, пустота-серость. И скованность, как общее начало. Но потом я увидела настоящего бездомного пса, сидевшего на краю тротуара, и с удивлением обнаружила разницу между моим, нарисованным в воображении, и этим, живым. Тот, который нарисованный, он и был нарисованным, и навсегда останется нарисованным. А этот дышал. Он сидел, высунув язык, и дышал. И тогда я поняла: папа хотел сказать, что раньше город жил. Жил, не смотря на свою пустоту и скованность, а теперь…
Нет, папа не прав. Я, разумеется, не оспариваю его право на первое слово и кресло у телевизора – он заслужил это – но он сильно ошибается, если считает, что ныне город не тот. Или хуже. Не стоит следовать древней теореме и вновь доказывать подрастающему поколению, мол, «были люди в наше время». Ничего подобного. Времена всегда одни и те же, разница лишь в техническом обеспечении. И в длине юбки, если кто-то интересуется модой. А все эти бездомные псы – не более чем застаревший конфликт отцов и детей поданный под современным соусом.
– Приехали.
Такси остановилось напротив ворот пожарного депо, и водитель выжидательно посмотрел мне в глаза. Я протянула ему сторублевку, и ожидание сменилось скорбью. Видимо, таксист надеялся на большее, но я не Светка Громова, расценки знаю.
– Прибавить бы, – прогнусавил таксист.
– Правительство прибавит, – пообещала я и вышла.
Какая же сегодня… Жара. Ветерка бы самую малость. И водички. А то в одежде да на солнцепёке. И не в институт, а на Гребной канал, на Песочек…
Я прошла через арку, мимо череды припаркованных у бордюра авто, поднялась на крыльцо и юркнула в прохладу вестибюля. Возле доски объявлений слева от охранника толпились абитуриенты. Я всегда узнаю их по вопросительным знакам в глазах, ибо кроме вопросов и сомнений там никогда ничего нет. Неужели и я была такой? Не верится.
– Привет, Митрофаныч, – кивнула я охраннику.
Вообще-то, охранника звали по-другому, не помню как, но он никогда меня не поправлял и не обижался. Называя его Митрофанычем, я улыбалась, а моя улыбка стоит того, чтоб не обижаться.
– Здравствуй, Алёнушка, – кивнул в ответ охранник. – Ваши этажом выше.
– Спасибо, – поблагодарила я, хотя и без его подсказки знала, где собираются наши. Ещё на первом курсе Игорь Кураев предложил встретиться перед экзаменами в холле второго этажа. Встретились. Потом опять встретились. И опять. И до сих пор встречаемся. И никто не знает, почему там, даже сам Кураев.
– Алён… – позвал меня робкий голос. Я обернулась.
Серёжка Лунин, мой прошлогодний бой-френд. Одно время его папаша светился в губернаторском окружении, пока не попался на дорожном строительстве. Закрыть папика не закрыли, отмазали, но золотой родник иссяк, и Серёжке стало нечем меня удивлять. А жаль, Серёжка мне нравился.
– Чего тебе, Серёж?
Он замялся, покраснел густо. Меня всегда забавляла его робость, в такие минуты он походил на щеночка, которому требуется ласка и жалость; эдакий маленький серый комочек с