– Зайди в воду дальше, Кайно, – уже не приказывала, просила она. – Пройди по дну, как я.
– Не могу, мама, – горько услышать такое в ответ. – Похоже, ходить по дну – не мой путь.
Мириам подбежала к опустившему плечи сыну. Подбежала совсем просто, словно не в плотной воде находилась. Обняла, взяла за руку.
– Без паники, попробуй еще раз, сынок, – она была уверена, что он сможет, что получится и тогда… – Зайди поглубже, подожми ноги и представь, что ты глубоко. Что лучи солнца пробиваются через зеленую поверхность и путаются в твоих волосах. Выдохни и…
– Да не могу я, мама! Не могу! – закричал Кайно. Потом совладал с собой и добавил тихо: – И не хочу, если честно.
Мириам ничего не успела спросить. Слова полились из сына сами. И каждый был подобен камню:
– Я не хочу вот так. Всю жизнь я жил у этого моря, где даже легких волн не бывает, не то что штормов. Жил среди пальм и коз. Тихо, как будто и не жил. Мама, я глубокий старик по меркам местных, а не видел даже, что на том берегу. А сейчас я должен сменить тебя и на вечность приковать себя к этим серым валунам и соленой жиже? Я не жил еще, мама, а ты хочешь, чтоб я утопился!
И с этими словами Кайно заковылял на берег. Неуклюже размахивая руками, оступаясь и брызгаясь отчаянно, он выбирался из опостылевшего моря, словно зло сражаясь. Капли попадали в лицо и нещадно щипали, он едва успевал зажмуриваться, чтоб сберечь глаза. Жгло кожу невыносимо, но горечь еще больше мучила Кайно. Каждый шаг давался ему с трудом, но никогда еще он так не стремился прочь от матери. Ошеломленная, Мириам бросилась за сыном. Синему морю было всё равно, только разом забурлили все серные источники у берега, да громко лопнул большой черный грязевой пузырь за валуном.
На суше Кайно легко оторвался от матери: каждый его шаг – четыре ее. По мокрым следам в их жилище Мириам поняла, что сын спешно собрал вещи: взял воды, фиников, сыра, еще какой-то нехитрой снеди. Не досчиталась она одного верблюда и кривой сабли, что прятала в одном из сараев. «Я надеялась, что он не знает, наивная», – отчитала она себя. Но горше всего ей было увидеть на выходе из их оазиса запыленный золотистый пояс, расшитый дубовыми листьями и бледно-желтыми камнями…
Кайно же не плакал больше. Нахлестывая верблюда, он то и дело задевал рукой завязанную в лоскут горсть драгоценных камней – остаток от просыпанных сокровищ чернокожей Кали…
И снова был вечер, и снова солнце садилось в море. И снова Мириам ощутила беспокойство где-то в глубине сознания, как ощущает мать, что в соседней комнате ребенок вот-вот проснется. Легкая нервозность охватывала ее всегда, когда