Старушка повела меня за собой и стала первому встречному рассказывать о своем горе, наверно потому что давно уже с ней никто не говорил о дочери. Охотников поговорить не находилось, а старые приятели, крутили пальцем около виска и бежали от нее прочь, когда она начинала говорить о наболевшем.
– Уже как десять лет! От чего? С мужем развелась, вены порезала. И суда забрали. Сначала ничего, подлечили сначала. А потом видно опять сердечная вспомнила, и давай снова себя бритвой уродовать. И вешалась и таблетки пела. Пузырек целый проглотила. Но я скоро спохватилась, скорую вызвала, откачали горемычную. Теперь уже здесь, поди, третий год безвылазно. Я сколько уже не просила доктора хоть на день рождения, хоть на новый год, домой, других то бывают, отпускают. Отпуск эта здесь называют. Мою не пускают. И слово какое выдумали – отпуск, что они здесь как на работе? Я думаю как, надо их всех по домам распустить, а врачей в шею. Пусть в поликлинике сделают отделение психиатрическое. Да врач на дам приходит. Государство им пенсию платит, чтобы было на что жить, а не в больницах казну проедать. Да и не бездомные же, у всех дом, мать отец! Вот так-то милок! Вот и весь мой сказ. А ты что здесь?
– Мама!
– Что-то я тебя раньше не примечала, первый раз, что ли?
– Первый!
– Крепись! Держись! Дай то бог сил, терпения! Пришли!
Вместо привычных дверей была решетка. Пожелтевшая с облупившейся краской она вызывал не трепет и страх, а тоскливую грусть.
Старушка позвонила и из темного коридора показалась сильная полная женщина санитарка с повелительной физиономией и с некрасивыми накрашенными бровями, словно дугами.
– Раиса, это я Степановна!
– Вижу, что не король! – спрыснула Раиса и открыла навесной замок на решетке.
Она вопросительно и строго на меня посмотрела.
– К Пастушенко, – ответил я, пропуская первой Степановну.
– Ждите здесь, – ответили мне и санитарка пошла звать.
Свидания с родственниками были в столовой. В маленьком зале со столами и лавками. Тут же раздача. Под потолком на полке телевизор. На одной из стен репродукция Левитана Вечерний звон – река и церковь. Как нарочно.
Пахло хлоркой и несвежим бельем в пересмешку с объедками из кухни. Столы были вытерты жирной тряпкой и от этого противно блестели.
Мать так долго не вели, что Степановна уже покормила свою дочь Галю.
Это была женщина за сорок с темными кругами под глазами и в теплой кофте, когда стоял конец августа и было еще сравнительно жарко.
Галя съела две котлеты и больше не хотела, наелась, но Степановна, говорила:
– Ешь, еще ешь! Отберут! Я их знаю!
И бедная Галя съела пять котлет за раз и запила их компотом.
Мать вся какая-то жалкая, затравленная, исхудавшая и осунувшиеся с силой вцепилась мне в руку, словно в спасательный круг утопающей и с надеждой смотрела мне в глаза, в которых сами собой явились слезы.
– Забери