– Ты хоть понял, куда попал? Здесь работают жены и дочки, – последние слова он произнес врастяжку и многозначительно, воздевая указательный палец. – Они тебя съедят на десерт и очень быстро. А поезжай-ка ты на улицу Ярцевскую, – он написал адрес на квадратике бумаги, – там недавно открылось молодежное издательство «Современник». Если не возьмут – узнаешь хотя бы, где поэты свои первые книжки печатают.
И уже другой отдел кадров. Заведующая Галина Яковлевна провела меня в редакцию литератур народов РСФСР.
В маленьком, с позволения сказать, кабинете сидел крупный мужчина с вьющимися волосами и оленьими глазами. Он курил болгарские «БТ» (он всегда курил только эти сигареты), выпуская дым через нижнюю губу.
– Юрий Поликарпович, вот вам кадр, поговорите с ним,
– сказала заведующая и оставила нас наедине.
Мой работодатель был задумчив, если не мрачен. Он ведал в редакции литератур народов России поэзией, и как выяснилось позже, Юрия Поликарповича Кузнецова раздражала свернутая в трубочку газета «Советский спорт», которой я невольно поигрывал. И пусть только в 1998 году Кузнецов признается: «Что не люблю, так это спорт, поверьте…», – поэт не был к нему расположен и в середине семидесятых.
Последовало несколько дежурных вопросов и односложных ответов.
– Кого любишь из современных поэтов? – вдруг спросил Кузнецов.
«Первый раз тебя вижу, а ты просишь в любви исповедаться, – мелькнуло в голове. – Не на того напал».
– Василия Федорова и Леонида Мартынова, – выпалил я.
– Старые маразматики, – сквозь зубы процедил Кузнецов. – Еще кого?
– Игоря Шкляревского.
– Мелкота, – вконец разочаровался Кузнецов. И давая понять, что разговор закончен, добавил:
– Завтра принесешь свои стихи.
Это теперь ясно, что неведомая сила вынесла меня прямиком на Юрия Поликарповича Кузнецова, у которого еще не было знаменитых книг, но сам он совершенно четко осознавал свое место в русской поэзии. И в каких бы дружеских отношениях мы порой не находились впоследствии – язык не поворачивался назвать этого человека запанибратски по имени. Для меня он всегда был и остается Юрием Поликарповичем.
А тогда подумалось: «Ну и тип! Какие могут быть стихи! Да гори оно огнем!»
Однако на другой день я сидел в том же кабинете и с удивлением наблюдал, как терпеливо Кузнецов читает мою рукопись, раскладывая ее на три стопки. Над одним из лирических откровений он хмыкнул: «Шла она, к другому прижималась, и уста скользили по устам…»
Наконец он встал со стула, потер руки, хлопнул ладонью по одной из разложенных стопок и победно объявил приговор:
– Это – Рубцов!
Хлопнул по второй:
– Это – твое!
Третью он пренебрежительно и резко отодвинул от себя:
– А это отнеси в журнал «Юность».
Потом глянул на меня столь торжествующе, как будто положил на обе лопатки:
– Иди, заполняй учетный лист.
Над этим листом Кузнецов раздумывал недолго, но остановился на имени жены – Рауза – и спросил:
– Татарочка?
Получив утвердительный ответ, впервые улыбнулся:
– Правильно. Восток надо покорять.
Я еще не знал, что «покоренный» им самим Восток носит имя Батимы и родом из моего же термоядерного Семипалатинска.
Бракодел
На исходе 1976 года жена родила вторую дочку – Татьяну. Мне, конечно же, хотелось сына. Я даже на справочную роддома «наехал». Впрочем, я не был здесь оригинален…
Но и радость моя была откровенной, бурной, плавно перешедшей в новогоднее пиршество.
– Бракодел! – при первом же известии бросил в мой адрес Кузнецов. Конечно же, в шутку.
Но жизнь горазда на всякие шутки. И через несколько лет уже в семье Юрия Поликарповича родилась вторая дочь.
– Бракодел! – принародно отыгрался я. Однако невозможно смутить счастливого отца.
– Ха! – сказал Кузнецов. – У всех гениев сначала рождаются две дочери…
Переводы
В России говорят и пишут на доброй сотне языков. Мы работали в редакции, которая была призвана заниматься переводами прозы и поэзии носителей и хранителей этих языков. Была призвана заниматься переводами, но честно и страстно занималась переложением