Покаянные сны Михаила Афанасьевича. Владимир Колганов

на потом. Надо же услышанное и увиденное сперва переварить, дождаться, когда в сознании возникнет некий образ. Правда, небольшую пьесу на эту тему я все же предложил театру. Ну а пока, продолжая по ночам сторожить музей на Большой Садовой, пытаюсь протолкнуть роман в какой-нибудь журнал. В первом же через неделю получил отлуп. А вскоре отказы эти на меня посыпались, как дождь на путника, оставшегося без зонта. Нет, думаю, так не пойдет. Что я им, пацан, чтобы бегать по редакциям! Сначала было решил пойти по адресу и дать кому-то в ухо… Но прежде чем скандалить, полагалось бы спросить:

      – А почему отвергаете будущего классика?

      Вот с этим и пришел. Маленькая комната, большую часть которой занимали огромный шкаф и письменный стол, по своему виду предметы вполне типичные для заводской бухгалтерии или судебной канцелярии. В этой убогой обстановке явно неуместным казался бронзовый канделябр, стоявший на столе, – видимо, подарок сослуживцев к юбилею.

      Рецензент встретил меня вежливой улыбкой.

      – Очень приятно, – промолвил он и поспешил представиться: – Перчаткин Кузьма Иванович. Прошу садиться.

      Я сел на стул.

      – А вас как зовут? – ласково глядя на меня, спросил Перчаткин.

      – Афанасий… то есть Михаил… Михайлович. – Так растерялся… не знаю, что и говорю.

      – Очень приятно! Очень! Ну-с, расскажите немного о себе. Где учились, с кем пришлось сотрудничать, кто давал вам первые уроки? – По-прежнему нежно глядя на меня, Перчаткин изобразил на своем лице внимание и даже малую толику сострадания, которое педагог испытывает к нерадивому ученику.

      – Да вот, учился на врача. – Больше я и не знал, о чем сказать.

      – Ну да! Да! Конечно! Теперь все классики учатся сначала на врачей. Почти как Гриша Горин или же Арканов…