С этими словами я устремился к выходу, волоча за собой Сезанна, с интересом обнюхивавшего изящные туфли мадам Вернье, и нажал на дверную ручку.
– Приятного дня! – закричала она мне вслед. – Когда нужно будет взять Сезанна, только скажите. Вы знаете, у меня много свободного времени.
Я махнул ей рукой и побежал по направлению к Сене. В конце концов, я не имею права задерживаться, когда Сезанну нужно срочно справить нужду.
Через двадцать минут я сидел в такси на пути к Северному вокзалу. Мы уже миновали Пон-дю-Каруссель и проезжали стеклянную пирамиду, переливающуюся в лучах утреннего солнца, когда я вдруг вспомнил о письме Шарлотты.
Улыбнувшись, я достал его и вскрыл конверт. Настойчивая дама, ничего не скажешь. Но милая. В бумажных письмах в эпоху мейлов и эсэмэсок есть что-то старомодно-трогательное. Давно уже не получал я подобных посланий, если не считать открыток, которые присылали мне друзья из отпуска.
Откинувшись на сиденье, я пробежал глазами исписанный с обеих сторон листок. Вздрогнул и выпрямился так резко, что водитель с интересом уставился на меня в зеркальце заднего вида. Заметив письмо у меня в руках, он сделал свои выводы.
– Все в порядке, месье? – спросил он.
В его голосе слышалось искреннее сочувствие и знание человеческой природы. Таким тоном обычно разговаривают с пассажирами парижские таксисты, когда у них выдается удачный день.
Смутившись, я кивнул. Да, все в порядке. В руках я держал любовное послание. Вне всякого сомнения, оно предназначалось мне, хотя, судя по стилю, было написано веке в восемнадцатом. И уж точно не Шарлоттой.
Автор пожелал остаться неизвестным, и этот факт окончательно сбил меня с толку. Я понятия не имел, кто эта женщина, между тем как она хорошо меня знала.
Или я чего-то не заметил?
Мой дорогой месье Дюк!
Уже одно обращение чего стоило! Уж не вздумалось ли кому подшутить надо мной? Друзья называют меня Жаном Дюком, это общеизвестно. Но кто из них мог написать такое?
Я внимательно всматривался в синие чернильные строчки и разбирал букву за буквой, словно расшифровывал тайнопись. Впервые в жизни я понял, каким беспомощным чувствовал себя мой легендарный пращур, когда стоял у Розеттского камня.
Мой дорогой месье Дюк!
Я не знаю, с чего начать это письмо, вероятно самое важное в моей жизни. Я чувствую это инстинктом влюбленной женщины. Не знаю, как склонить Ваши прекрасные голубые глаза, которые уже столько мне о Вас рассказали, к тому, чтобы они воспринимали каждое мое слово как некую драгоценность.
Как мне проникнуть в Ваши мысли и чувства? Могу ли я питать дерзкую надежду, что эта золотая пыль моего сердца навечно уляжется на дне Вашей души? Чем я могу Вас растрогать? Тем ли, что с первого взгляда поняла, что Вы, любезный Дюк, и есть