Фожерен, Лангедок
Двери невысокого сарая, притулившегося к столь же кособокому двухэтажному дому, с трудом провернувшись на изрядно побитых ржой петлях, распахнулись, не став задерживать на пороге столь представительную делегацию. Впрочем, если бы нечто подобное пришло в прогнившие мозги заплесневелых досок, то вряд ли помогло бы – гости вынесли бы створки таранным ударом крепких плеч.
Но для пришедших, судя по решительному выражению их лиц, не стала бы непреодолимой преградой и фаланга македонцев. Первыми вошли внутрь два арбалетчика, наставив на заключенного, сидящего на низенькой лавке, острые жала болтов. Следом на пороге появился еще один воин, держащий в руках факел. Осторожно оглянувшись, он удостоверился, что соратники держат заключенного на прицеле и каких-либо неожиданностей со стороны того ждать не следует.
Хмыкнув, вошедший перехватил рукоять факела левой рукой, взяв в правую длинный кинжал, размерами более схожий с коротким мечом. Сплюнул в соломенную труху, скопившуюся у истертого сотнями ног порожка, и решительно шагнул внутрь помещения. Стражник прошел вдоль стен, старательно освещая все углы замшелой сараюхи. Придирчиво оглядел кривую лестницу с прибитыми вразнобой плашками, обреченно вздохнул, поудобнее перехватил рукоять кинжала и начал подниматься на чердак, немилосердно скрипя ступенями. Один из арбалетчиков, тот, что стоял справа у двери, перевел оружие в сторону чердачного лаза. Второй чуть сместился в сторону, продолжая удерживать в прицеле заключенного, все так же сидящего без малейшего движения. Проверяющий, не поднимаясь целиком, поводил факелом, освещая подкрышевое пространство. Выругался, поминая нерадивых хозяев, паутину и прочие происки Нечистого.
– Никого. И ничего, – кивнул он арбалетчикам, спустившись. Затем стражник вытащил из-за пояса небольшой холщовый мешок и бросил заключенному, с трудом поймавшему его скованными руками: – Надевай!
Заключенный, молодой парень с живыми сверкающими глазами и здоровенным, на пол-лица, синяком, неловко завозившись, кое-как натянул мешок на голову, сопровождая каждое свое движение злобным ворчанием. Сжимая кинжал, к нему опасливо подошел стражник, судя по неуверенным движениям, в любой момент готовый или полоснуть с размаху, или, что вернее, отпрыгнуть в сторону. Затянул немного завязки, идущие по нижнему краю мешка, подергал кандалы.
– Готово!
Один из арбалетчиков кивнул и, обернувшись, крикнул в двери:
– Все в порядке!
Лишь после сигнала стрелка в помещение осмелились войти остальные делегаты, до этого держащиеся подальше от темного провала двери.
В сарай, заполошно озираясь по сторонам, вошли трое монахов и пожилой муж с сединой на висках, судя по важному виду – сельский староста. Тут же стало очень тесно, но ни один из пришедших не рискнул бы зайти сюда в одиночку и за все сокровища мира. Ведь человек, запертый в сарае до вынесения приговора, вовсе не обычный вор или убийца! Он был страшным еретиком-альбигойцем! Монахи держались поувереннее, но вот староста и не пытался скрыть своего волнения. Он неустанно крестился, а бисеринки пота так и сверкали на лице, чей бледный овал, окаймленный неровно подстриженной бородой, светился пуще луны в ночном небе.
Монахи, облаченные в домотканые некрашеные ризы, монотонно перебирали четки и шептали молитвы, став в неровный ряд, подобием полумесяца обтекающим скамью. Невольному свидетелю они могли бы напомнить больших серых мух, плотоядно жужжащих над кучей конских яблок. Впрочем, не каждому свидетелю. Одному из арбалетчиков монахи почему-то напомнили стервятников, сгрудившихся над свежим трупом. Стрелок испуганно зашептал слова молитвы, стараясь прогнать подальше диавольское наваждение.
Староста еще раз размашисто перекрестился и, запустив руку в отворот рубахи, с облегчением сжал нательный амулет. Прикосновение к нагретому плотским теплом мешочку с неведомым содержимым немного успокаивало. Самую малость помедлив, староста мысленно досчитал до десяти, шевеля губами, и кивнул стражнику с факелом. Воин приставил лезвие своего недомеча к горлу заключенного, придавив посильнее. Заключенный стойко перенес подобное обращение, прекрасно понимая, что с мечом у горла злобность лучше не проявлять. А то ведь тонкое полотно с готовностью разойдется под отточенным клинком. И кожа с мясом так же послушно разойдутся в разные стороны, выпуская грешную душу…
– Отец Ансельм, может, не будем тянуть крысу за хвост да прямо здесь тварь порешим? – обратился староста к одному из монахов. – Чиркнем по горлу…
Договорить староста не успел. Служитель Господа обвел пальцем вокруг себя, приложил к уху, словно желая сказать «нас подслушивают», а затем ожег его взглядом, столь переполненным ненавистью, что от страха во рту у старосты немедленно пересохло. За всеми треволнениями тот и позабыл, что перед тем, как зайти в импровизированную темницу, монах строго-настрого запретил называть имена. Что присутствующих, что посторонних. – Прошу простить меня, святой отец, я не нарочно…
Но