на этой мысли, словно на подвое,
дорога держится, и озеро, и лес,
и я иду под синевой небес,
скользя уже куда-то вниз по склону.
Должно быть, я спускаюсь к водоёму,
чтоб замереть там с удочкой иль без.
-– Цвела обильно Родина большая-–
Цвела обильно Родина большая
в конце далёких тех пятидесятых,
и на перроне, поезд провожая,
сидел солдат на корточках когда-то.
В стекле киоска виден был Никита.
В газете "Правда" разворот о кукурузе.
Солдат водил по голове обритой
кусочком мыла с запахом арбуза.
Его сперва он очень долго нюхал,
неторопливо снял с него обёртку,
потом он к мылу прикоснулся ухом,
затем щекой прошёлся словно тёркой,
потом по лысой голове три раза
провел он мыла розовое тело,
чтоб, коль была б там, всякая зараза
от гигиены той бы отлетела.
И так сидел он долго на перроне,
на корточках, покачиваясь телом,
и был солдат за Родину спокоен,
и на его груди медаль блестела.
-– Я тот птенец, что выпал из гнезда –
Я тот птенец, что выпал из гнезда.
В награду за избыток любопытства
узнал я, что скрывает пустота
и как о твердь земную не разбиться.
Без оперенья, только лишь в шерсти,
могу летать я, не слезая с печи,
и лет уже, наверное, с шести
веду я недозволенные речи.
Засматриваюсь. Волю дав рукам,
несбыточное огребаю часто.
Положенное счастье дуракам
ко мне все льнёт как верный признак касты.
Как Сирано сую свой долгий нос
в твои дела. Тебе, полузнакомой,
я многих слов еще не произнес,
каких ты не дала б сказать другому.
До белого каленья высоты
я доберусь, в печи спалив поленья,
которые рассматриваешь ты
как некие словесные явленья.
-– Постовой –
Серо, сыро. Город вымер. Только в маске голубой
на пустынном перекрёстке мент зияет постовой.
Маска рот его прикрыла, а над маской нос торчит,
всё, что мать не дородила, доработали врачи.
Он стоит, угрюмый витязь, двести пять его костей
под сукном казённой формы город делают пустей,
нет ни имени, ни званья, ни покоя нет, ни сна,
мимо лето, следом осень, а затем – зима, весна.
-– Альфа и омега –
Там где альфа и омега
Между небом и землею
Гроб качается сосновый
Тесной туфелькой хрустальной
И мелодии фальшивой
Полупьяного оркестра
Задает печальный ритм
Старый желтый барабан.
Пахнет ладаном и хвоей
Мерно шаркают подошвы
А вороны на березе
И черны и неподвижны
И усталых музыкантов
От