У него есть линия. Струна с начинкой из памяти. Это означает, что Вербовой как минимум представляет собой самостоятельный живой организм, не зависящий от моего воображения.
Вот только его линия бьет током — не настоящим, конечно, метафорическим.
Это неприятное ощущение возникает в мозгу, когда чужая линия отвечает на попытку в него залезть. Так далеко не всегда, а лишь с теми линиями, которые, так сказать, слишком разнятся с твоей собственной.
Эмпатия — это когда ты можешь мысленно встать на место другого, почувствовать то же, что и он. Разделить тоску друга, которого бросил любимый человек, ведь с тобой тоже такое случалось. Или порадоваться вместе с отцом повышению на работе, которое чем-то похоже на победу в школьной олимпиаде.
Способность к эмпатии определяет количество доступных состояний в чужих линиях, которые ты можешь увидеть. Хороший эмпат способен проникнуть практически куда угодно, в то время как однобоким эгоистам даже в себя иногда пробиться нелегко.
У меня с эмпатией все более чем прекрасно. Иными словами, раньше я не встречала серьезных преград в своем изучении Чешира. Однако в случае с Вербовым…
Его линия активно сопротивлялась, нападая на меня словно электрический скат.
Мой эмоциональный опыт не содержал ничего, что могло бы сейчас открыть запертую дверь.
Ничего не оставалось, кроме как проследить за линией Ивана в поиске других контактов. И я принялась прощупывать ее, то и дело отдергивая пальцы.
Иван Вербовой не врал насчет пребывания в Сети. По крайней мере до визита к нам он совершенно точно находился где-то не в привычной человеку реальности.
Я это чувствовала всей поверхностью кожи. Особенно в те короткие секунды, между вспышками отторжения, когда осколки ужаса и боли все-таки получалось уловить.
Судя по всему, Иван забрался гораздо, гораздо глубже меня. В какой-то момент линия перестала отторгать, видимо, ощутив «родство». Но тут возникла другая проблема. Понять, что именно я вижу, не представлялось возможным.
Сплошные помехи, пропитанные дезориентацией и паникой. Именно так выглядит безумие. Именно так они мучаются перед инъекцией галоперидола, когда граница между явью и вымыслом окончательно стирается.
Нечто подобное я переживала в клубе «Клетка», когда опустила руки и не могла больше сопротивляться. Неконтролируемый страх, полностью осознанное понимание того факта, что бежать некуда, утрата связи с путеводным огоньком в чаще сумрачного леса. Умбра.
Что-то мелькнуло перед глазами.
Коридоры книг. Книги с моим лицом.
Книги, в которых есть тайные вкладки, ведущие куда-то за пределы памяти. Коридор, обитый старой, местами отколовшейся плиткой. То, что я ищу, должно быть где-то здесь.
Влившись в память Вербового, словно вода в чернила, я следовала по пройденному им маршруту. Он тревожится, почти паникует. Все двери, одна за другой, оказываются закрыты.
Я двигаюсь быстрее.