– Ваше сиятельство, есть у меня толковый парень, – заявил Гинденбург. – Отличный охотник, грамотный оперативник. Мой ученик. А если уж на, то пошло, то я сам могу отправиться в Конфират.
Раона не ответил. Остановившись, он некоторое время, молча, задумчиво созерцал мраморный пол у себя под ногами. Зная привычки и манеры начальства, Гинденбург терпеливо ждал. Наконец, Раона проговорил:
– Интересно, с каких пор гильдеров заинтересовал Фестиваль Мастеров? Сроду их это мероприятие не волновало.
– Может, послать туда оперативника? – предложил Гинденбург. – Пусть проследит за ними.
– Нет, – отрезал герцог, – в этом году за безопасность мероприятия отвечают имперцы, у них специалисты хорошие. А если мы будем путаться под ногами, они могут подумать, что Эролид не доверяет империи. А имперцы очень педантичны в вопросах этикета. Лучше не нагнетать. Достаточно просто передать оперативку на этих двоих.
– Так точно, – кивнул Гинденбург.
– В этом году на празднествах фестиваля не ожидается присутствия сколь-нибудь значительных политических особ и чиновников ни от одного из государств-учредителей, опасаться нечего, – сам себе напомнил герцог, прокручивая в голове варианты возможных угроз. – Ограничимся только этими мерами.
Со стороны левого крыла в сторону герцога и его помощника торопливо приближался королевский камердинер в казенной красной ливрее. Раона замолчал и дождался, пока дворцовый служащий приблизится к ним.
– Ваше сиятельство, – учтиво раскланялся камердинер, подбежав к патрульщикам. – Первый Регент королевства, вдовствующая королева-мать желает видеть вас. Прошу следовать за мной.
Коротко кивнув, Раона, как всегда, стремительно, зашагал вслед за посыльным.
– А в Конфират своего человека пошли, – на ходу обернулся он к Гинденбургу. – Он там лишним совсем не будет.
Комиссар отсалютовал своему начальнику тростью, развернулся и направился прочь, обрадовать Пашку, что тому предстоит срочная командировка на север страны – в славный город Конфират. То-то он обрадуется.
Поздно вечером, когда уже и кареты-то перестали грохотать колесами по брусчатке улицы, Босой Сапожник принес в спальню молодого господина ужин и канделябр с зажженными свечами. До этого Агат в полной темноте сидел, точнее даже полулежал в глубоком кресле, съехав к самым его подлокотникам. Выставив вперед ноги и свесив руки по обеим сторонам кресла, он таращился в окно отрешенным, ничего не видящим взглядом. Челка опять съехала на самый лоб и глаза тускло поблескивали из-под нее в неясном свете принесенных мажордомом свечей.
На появление слуги он никак не отреагировал, ни звуком, ни жестом, ни вздохом. Похоже, что, в тот момент его ничего не волновало, и остаток своей жизни он намеревался провести в этом кресле и в этой позе.
Сапожник