Держа в руках эти небольшие свежеотпечатанные мягкие книжицы, отец больше всего гордился тем, что его стихи понравились донецким типографам: метранпажу, редактору, наборщикам со свинцовыми руками.
Все сомневался.
Я уговорил отца подарить мне и второй экземпляр, надписав: Д. Д. Мозжухину от Д. Д. Мозжухина, благо деда тоже звали Дима.
А у самого меня никогда и в мыслях не было, что стану делать подобное, выпускать сборник стихов, надеясь, что он кому-то понравится.
Ну, тексты к песням, положим, ну, короткие эссе на узко популярные темы, не более того.
Но не стихи же, какой я поэт…
Но вот собрался.
По сравнению с 70-ми советскими годами, уже тогда, в 90-е, когда отец «издавал свою книгу», не такой это был и подвиг, а уж теперь-то…
Каждый может напечатать что хочет и где хочет, называется – разместить.
Но тем не менее я, как и отец – выпускаю, и как отец – сомневаюсь.
Итак, Д. Д. Мозжухину от Д. Д. Мозжухина, алаверды и мир праху.
(др отца)
У отца сегодня день рождения.
Он давно повесился, а я
продолжаю все его движения,
восхожу по лестнице в маяк.
У него по маю маета была,
у меня с июня весь отчет.
Бестолково, слабо, нерентабельно
жизнь моя по плоскости течет.
Как посмотришь – древо неизменное,
корни в землю, листья в небеса.
Вроде чудо, но обыкновенное,
с детства привыкаешь к чудесам.
Я давно уже в отцовском возрасте,
сам себе дороги мастерю.
Но бывает, сквозь печаль и проседи,
в прошлое как в зеркало смотрю.
Сам себя учу житейской азбуке,
сам себя подбрасываю вверх.
Удивляюсь, огорчаюсь, радуюсь
и смеюсь. И слушаю свой смех.
(красные листья)
Мы расходились.
Мы разлетались мокрыми брызгами.
Было только начало,
остальное утонуло в глупых мыслях.
Мы удалялись,
а осень кричала
красными листьями:
Остановитесь! Остановитесь!
Остановитесь, что вы делаете?!
Знаете ли вы, что исправить трудно?
Что может быть недоразумение?
А мы разлетались,
за неимением
в себе
чего-то большого и светлого.
Деревья плакали от ветра,
глядя нам вслед.
(Антон)
Я встану как устану,
когда узнаю, где.
Со мною реки встанут
и блики на воде.
Я стану тут Антоном
в поношенном пальто.
Никто не знает, кто он.
И я не знаю – кто.
Все будет непонятно,
случайно и легко,
как вкус травины мятной
на юге далеко.
И умерев по сроку,
познав спирали суть,
как прежде одиноко
я снова тронусь в путь.
(…)
Падают с неба листья,
вяло цепляя ветки.
Рыжая краска лисья
осени ставит метки.
Ржавые крыши смотрят
в небо, дыша устало.
Ветер, больной и мокрый,
ходит по кровле старой.
Ночь переходит в утро.
Утро – почти что вечер.
Прожитый день – как будто
крестиком сон отмечен.
Сделалось время уже,
цепь облаков смыкая.
Листья ложатся в лужи,
медленно промокая.
(деревня)
Стояли ливни над большой деревней.
Была забыта солнечная даль.
И шум дождя звучал музыкой древней,
единственной в ответе за печаль.
Стояли дни, короткие, пустые,
свеча стояла в вазе у стола,
стояли мысли глупые, густые,
стояло время… а вода текла.
Поток, то водопадом, то сопрано,
давал понять, что это – навсегда…
В те дни природа спать ложилась рано,
совсем