Тогда летом 41-го, он впервые почувствовал это, когда их разгромленная дивизия – шла двенадцать часов непрерывно, не останавливаясь, не замедляя хода, не подбирая упавших, раненых и оставляя их врагу, который сплошными, моторизованными колоннами и бронированными армадами быстро двигался сзади них и через три-четыре часа стирал следы их сапог гусеницами и автопокрышками своей бронетехники…
От рассвета и до заката…Познал он и огненный шквал бомбардировок, и ревущую дрожь земли, и чёрное солнце в ртутном плазменном небе…И свирепую жестокость атак, и дикую, звериную лютость рукопашных схваток, когда глаза в глазах, ножи в ножи…И терпкую, истеричную радость побед, и жуткие, на оголённых нервах солдатские стенания – хрипы над убитыми фронтовыми товарищами…
И не мудрено. Его первое боевое крещение произошло на Украине, в районе Белой Церкви, потом сражение за Смоленск, битва за Москву, затем Воронежкий фронт и Сталинградская битва, следом Огненная Дуга-Курская битва, потом Корсунь-Шевченковская операция, освобождение узников Освенцима, снова жестокие бои на Сандомирском плацдарме в Польше, бои за Прагу – таковы ратные вехи боевого командира Магомеда Танкаевичаю
* * *
…Пока комбат отсутствовал, а на губах ещё горел горький спирт, он мысленно облетел все их совместные фронтовые дороги, армейские лазареты и морги, все горящие колонны и взорванные заставы, брошенные вдоль дорог и в полях кладбища искорёженной, обгорелой техники. Как бред, промелькнуло и кануло: багряный закат…Санитарная повозка, с разметавшимся на ветру чёрным конским гривьём, мчится в ржаво-охристой пыли, откосы холмов кудрявятся взрывами шрапнели…И кто-то простроченный автоматной очередью умирает в муках под дырявленным сводом пыльной парусины…И, быть может, последнее, что видят его глаза алый клок дымного неба, низкое багровое, хмурое и злое, словно с похмелья, солнце и лёгкий абрис испуганного лица молоденькой санитарки…
– Потерпи, родной! Да не умирай же!..Скоро уже будем…Скоро-о, только не умира-ай!!.
Бешено скачут кони… Красным раскалённым углём пылает солнце, зажигает воздух и превращает его до горизонта в огненную золотистую пыль. Багровым налётом покрыта впереди лента дороги, на которой каждый камень и куст отбрасывает языкастую чёрную тень. И золотисто-красным ореолом светятся волосы девушки, пронизанные солнечными лучами. Но ничего этого уже не видит остекленевший, остановившийся взор…
Глава 5
Отто хорошо помнил: тогда же, в один из поздних вечеров, в их загородном, родовом особняке, в кабинете отца, за закрытыми дверями, у него произошёл сложный, но доверительный разговор с ним.
Старый барон Альбрехт Ганс Фридрих фон Дитц, по-домашнему, в халате, расположившись у камина, сказал:
– Отто, мальчик мой, будь добр, присядь и выслушай старика отца. Век мой подходит к концу…
– Отец! – он нервно усмехнулся, ноздри