Но внезапно воля оставила меня, когда я увидел, как она трепетала в любовной пытке, и тогда я опустил мои руки. Они скользнули вдоль ее руки боязливо застыли на ее коленах. Только впервые я ощутил теперь ее живую форму тела. И покорно промолвил:
– Если ты хочешь сказать, что мало оказывал тебе внимания, – прости меня, прости, как и за то, что я привел тебя, юную, сюда к одинокому человеку, ибо теперь между тобой и другими людьми – лежит этот лес.
Ее пальцы разжались. Она перестала плакать и, остановив свои глаза на моих, наивно ответила мне:
– Если бы ты раньше положил свои руки мне на колени, как теперь, я не сказала бы тебе этого.
Она первая осмелилась заговорить, согласно природе. Ее очи были, как влажные глаза молодой телушки, которая глядит, как волнуется за забором ее царственный супруг. Но смущена не была тем что сказала.
Я был словно неуклюжий ребенок, держа, как яблоко в руке, ее округлое колено. Я нагнулся над нею, прислонил свое чело к ее челу в пламени ее волнистых волос. Влажное сиянье ее глаз горело на моей щеке, как капли жгучей жизни. Мы были безмолвны и тихи друг близ друга, и я ей промолвил:
– Видишь, я любовно опираюсь на твое колено и мы, – как новобрачные, как муж и жена!
О, с какой робостью проговорил я это слово, вырвавшееся из глубины моего существа! Словно моими устами промолвило все мое поколение с самой начальной поры. На берегах рек древний человек моей крови также опирался рукой на колена девы и говорил ей:
– Между тобой и мной – только твои сомкнутые колени.
Она обратила на меня свои свежие, чистые глаза, – улыбка набежала на ее уста, как молодая луна в мой первый вечер среди леса. И, опустив мне на плечи руки, сказала:
– Делай со мной теперь все, что хочешь. Я всегда буду твоею служанкой.
Одна благодатная природа научает нас божественным движением. И вот моя Жаний, девственная, как утренняя заря, ведущая с собою хоровод мгновения дня, промолвила мне слово, которым первая женщина окутала под яблонею цепями любви своего супруга.
Я впивал ее улыбку, как свежий сок. Слезы мои орошали ее волосы. Мы оба были первобытными созданиями в чудесном смущении юного желания. Наши нагие души нежно овевал холодок среди лучезарного трепета дня.
Изначальная жизнь залепетала на наших устах.
Как во сне я проговорил:
– Слушай, милая Жаний, моя Жизнь! Я бежал от тебя, но не переставал с тобою быть. Ты была мне ближе, когда тебя не было со мной. Ты была для меня целым лесом с его деревьями и птицами, и я звал тебя именами утра и ночи. Не говори, что тогда уже ты меня любила. Я не мог бы услышать это и не умереть от счастья. Но теперь, – да, промолви мне это, мой сладостный друг, – любила ли ты уже меня в ту пору, когда я с расширенным сердцем в руках углублялся в сумрак леса, чтобы внимать, как ты смеялась в журчании ручья?
Она удивилась. Ее брови хмурились по-детски.
– Не знаю, что ты хочешь сказать, – произнесла она. – Да и то, о чем ты говоришь, – для меня, как сладкий плод. Когда ты пришел, моя грудь поднялась, –