его очень далеко. – Ближе к делу. Посмотрел я фильм «Пи» Даррена Аронофски. Мне его ставила Полина – видимо, чтобы утешить. В общем, после него я понял, что эта Дульсинея уже нашла своего идальго. Короче, эти поиски истины в Пи – уже старый трюк. Что ж, меня это, сказать честно, не очень утешило. Что-то такое, должно быть, испытывает писатель, найдя идею только что написанного им романа где-нибудь на задней стороне коробки из-под хлопьев. Вообще, само творчество меня огорчает тем, что, по сути, это просто чехарда между эйфорией от ощущения гениальности своей идеи и разочарованием от осознания ее вторичности. Наверное, творец все время ощупывает себя и свои творения на наличие бездарности с таким же благоговейным ужасом, с каким любой мужчина ощупывает свою мошонку, прочитав о раке яичек и его симптомах. Второй этап – сопоставление. И если одно, так сказать, «творение» окажется ниже «здорового» или – не дай Бог, меньше, все – пиши пропало. И нет ничего хуже, чем находить в себе симптомы подражания и графомании, потому что – и это я могу сказать по своему опыту – они, как и рак яичек, окутывают мысли, полные наивных амбиций, мрачным предчувствием бесславной и болезненной кончины. И вот ощущение обреченности заволокло внутреннее светило грозовыми тучами, перед носом уже стоит запах сырой земли, и ты берешь ручку, медиатор или кисть только с тем, чтобы написать завещание. Иногда из этого даже получаются неплохие куски искусства. Но ничего не поделаешь – в таком мире мы живем, где бунтари тоже встают в очередь, только в обратную сторону. И все, что можно сделать, – это как можно меньше оглядываться на чертежи оригинального велосипеда, когда переизобретаешь свой. Тогда, быть может, у тебя скопится так много претенциозности и уверенности в собственной исключительности, что получится заразить ею остальных. Короче, я снова стал искать, – Петя уже с явным раздражением отсек новые ветвления мысли, которые успели разрастись до размеров ствола, если не больше. – Только не очень заметно, потому что моя идея, как и ее исход, мягко говоря, не вызвали ни у кого особого одобрения. И здесь, как это ни странно, мне помолга сама литература. Хотя ничего странного, если приглядеться, в этом нет. Как и убийца, который подсознательно, а иногда и вполне сознательно оставляет следы, облегчающие его поимку, литература будто бы хочет, чтобы я ее разгадал и потому оставляет мне подсказки. В книжном я наткнулся на сборник рассказов Луиса Борхеса. Среди них была «Вавилонская Библиотека». Сам рассказ бессюжетный и больше раскрывает саму концепцию «Вавилонской Библиотеки» как теоретически осуществимого хранилища книг. Библиотека состоит из шестигранных комнат с двадцатью полками по тридцать две книги на каждой. В каждой книге четыреста десять страниц, на каждой странице по сорок строк, на одной строке умещается приблизительно восемьдесят символов, выстраиваемых хаотично, из двадцати двух букв, точки, запятой и пробела. Открыв один из томов без представления о том, как написаны книги в этой библиотеке,
