Глаха всё это знала конечно, но дразнилки она сочиняла медленно. А когда получалось, то получалось уж так обидно, что за ней бегали и не с крапивой, а с больными прутьями.
И вот этот бутерброд злополучный. Слово заморское незнакомое. Про него купец заезжий рассказывал. Как масло сделать, Глаха потом весь вечер тётку пытала. Молоко, вот оно в кадке стоит свежее, жирное. Взбить, в горшке можно. Палку свежую берёзовую сама сладила. До того, масла в своей деревне она и не видела никогда. Масло делалось долго и получилось его немного. Хватило на два бутерброда. Первый поменьше она сама пробу сняла, а второй накрыла миской для тетки.
И тут пришел Федор. И она показала ему бутерброд. Показала и попробовать не дала.
Жила-была девочка Глаша.
И был у неё бутерброд.
Она его свято хранила.
Гордился ей русский народ.
На следующий день, над святым бутербродом смеялась уже вся Михайловка.
Дурацкая дразнилка – дурацкая. Глаха вспоминала ее по нескольку раз на дню и каждый раз это ее бесило.
Куда она сейчас шла, к дразнилке отношения не имело. А шла она на восток. Если скоро закат. Солнышко уже низко. И твоя тень идет впереди тебя, то ты идешь на восток.
Тому, кто впереди есть, если он там есть – солнце светит в глаза. Тени длинные темные. Что в тени прячется – не рассмотришь. Десятилетней девчонке, одной, в лесу лучше прятаться. Этот лес незнакомый, кого встретишь тут, как узнать? В своем лесу Глаха все кочки знала. За прутом могла спрятаться. На детвору нарвешься – надо будет в салки-прятки играть. На молодуху с парнем каким – опять же уши пострадать могут. Потому и прятаться она умела отлично, ходить бесшумно.
За кустом на утесе сидел парнишка. Дорога от сюда была видна на 4 версты. Но, он никого не ждал. И не выслеживал. Просто смотрел на десяток телег, двигающихся по тракту к деревне. Сидел себе и мечтал о.
– Замер! Не двигаться! – Сиплый басовитый шепот прозвучал у самого уха. И нечто острое ткнуло в спину между лопаток.
– Башкой не крути. Проткну ненароком… Встал. К дороге иди тихо, не оборачиваться.
Глахина палка хоть и была заточена, но проткнуть кожух было бы трудно. Потому и надежды было только напугать. Ножик у нее тоже был. И боевой был. Но доставать его, она и не думала. Мало ли пойдет по опасному.
В обозе пару, спускающуюся с холма, увидели издали. Начались смешки, гогот.
– Никитич, смотри разорит тебя Глаха.
– От девка лихая.
– Возьмем ее старшей по каравану?
Никитич, сидел за вожжами на первой телеге, и тож ухмылялся. Хоть этого другие видеть и не могли. Да, девка была боевая.
"Вражеского" лазутчика со смехом принял Игнат. А Глаха залезла на лавку Никитича.
– Рубль мой?
– Эт, он же не злыдень.
– Сидел в засаде. Рядом кострище, мог сигнал банде подать. Чем не засада?
Сзади заголосили – отдавай рупь, давай, проспорил, проспорил.
"Лазутчика" не связали и даже не обыскали. Игнат только спросил: – С Шумшева?
– Да.
– На стоялом проезжих много?
– Вы третьи. Тесно там уже будет.
– Эх тьма. Ну да нам не в первой.
– Звать тебя как?
– Вофка я.
– Подсобишь нам устроиться?
– А заночевать с вами можно?
– Че? – Игнат вопрошающе скосился на Вофку.
– Бате, попадусь – пороть будет.
– За чё?
– В хлеву1* крышу сломал.
Игнат, сдерживая смех, поднял брови на Вофку.
– Катапульту испытывал.
Игнат беззвучно смеялся, зажмурив глаза: – Вот вреда та от этой смекальской гильдии, посчитай, может и больше чем толку?
Пару лет до того, вышел царский указ: О создании гильдии смекалей, много там чего про нее, и про то, что будет смекальская школа, в которую примут отроков всех сословий…
Всех сословий! Это кроме монастыря, первое место куда мог пойти отрок из крепостных. Представляете?
…Которые сами сделают самострел, али-что хитрое. Так, как до того не делал ни кто. И чтоб получше было чем прежде. С той поры и пошло в деревнях, самострельное творчество. Хорошо если самострел мастерили. Из него если и выстрелишь не туда, убытку не так что бы много. Луки да дротики у мальцов, кто хотел, и так у всех были. Обращаться умели. А вот