– Вот те крест, – утверждал Джо Воля в трактире "Пегая крыса", – сам видел: в самой, что ни на есть, толчее баба как завижжит, люди как шарахнутся в стороны-то, а на пустом месте он и лежит, дрыгается еще, и кровишша вокруг растекается, а в кровишше все кишки, как есть, наружи. Очень, говорят, часто к Барр наведывался, человечек-то энтот. А в энтот самый день, как раз перед тем, выходил из трактира, где всякое о Хлорингах болтал, смеялся и утверждал, что точно все знает.
– Смеялся, говоришь? – Переспросил трактирщик, философически протирающий стаканы на стойке. Стаканы эти были непростые: с виду широкие и массивные, они обещали жаждущему утолить эту жажду с лихвой. Но толстенные стенки и массивное дно оставляли удручающе мало места для вожделенной жидкости. Не менее замечательной личностью был сам хозяин. Не высокий и не низкий, не худой и не толстый, не красивый и не урод, он ничем не был бы примечателен, если бы не глаза. Серые, спокойные, с пытливым, цепким и циничным взглядом, глаза эти были зеркалом души опытной, мудрой, бесстрашной, жестокой и холодной, как у библейского аспида. Глаза эти цепляли и даже пугали, если, конечно, обладатель их позволял встретиться с ним взглядом. Обычно он был неуловим, бесстрастен и нейтрален, способен поддержать любой разговор, но никогда не брал ничью сторону и не позволял себя втянуть ни в какой спор. В его трактире разговоры о сильных мира сего пресекались мгновенно.
– Смеялся. – Кивнул Воля. – Дурень. – Воля был примечателен тем, что слыл человеком, близким к мифическому Серому Дюку. Сам он был человечек средненький, пронырливый, но в целом безобидный.
– А что за слух, будто в Сандвикене трактир "Голубой огонек" сгорел? – Трактирщик налил ему пива в глиняную кружку, невзрачную, но вместительную.
– Сгорел. – Кивнул Воля. – Про хозяина-то его болтали, что он того… – Воля хихикнул, – женским полом брезговает, итальянску любов предпочитает. Ну, это когда мужик и мужик… Тьфу, страмотье! И гости его были из этих самых… Тьфу! Язык-то, насчет Хлорингов, тоже распускали…
– Что ж. – Помолчав, и выровняв за время молчания стаканы, спокойно произнес трактирщик, – язык, он, конечно, без костей, это всем известно. Но если им трепать по ветру почем зря, то не обессудь: можешь из-за этой безделицы и головы лишиться, и хорошей недвижимости.
Сказано это было неторопливо, с ленцой, с еле заметной насмешкой над собственной доморощенной философией. Воля согласно закивал, смакуя пенное:
– Во-во. Сами и виноваты.
– Но не сами же братья убивают этих болтунов.
– Да уж конечно! – Воскликнул Воля. – Итальянца, к примеру, своего герцог здесь оставил, а он, болтают, ловок до таких дел…
– Прямо слов нет, до чего ловок… – Скептически протянул хозяин. – Сам в Гранствилле, а убивает здесь…
– Я слыхал, – Воля почти лег грудью на стойку, понизив голос, – про некоего Ангела…
– Что