– И что это значит? – непонимающе спросила я.
– Вашему другу нужно пройти курс лечения. Сначала в больнице, а потом я его выпишу, но он должен будет приходить ко мне для наблюдения и процедур. Нам требуется убрать отек, который образовался на слуховой зоне в момент удара. Полное восстановление займет месяца полтора. Когда вопросы касаются здоровья, точные сроки никто не знает. Это зависит от каждого организма индивидуально.
Я мало чего поняла. Мы с мамой переглянулись. Я вскочила на ноги и взволнованно спросила:
– Игорь Павлович, вы можете объяснить понятнее, по-простому? Полное восстановление чего? Чем грозит этот отек?
Врач понимающе посмотрел на меня и как можно корректнее произнес:
– Из-за этого отека Марат лишился слуха. Когда отек уйдет, слух восстановится. Сейчас у него только пятнадцать процентов слуха.
Меня обдало жаром. К горлу подступила тошнота. Мне захотелось истерически смеяться.
– Он оглох? – неверяще переспросила я.
Ситуация казалась все бредовее и бредовее.
– Да…
Удар следовал за ударом. Кошмар за кошмаром.
Я уставилась в одну точку и не до конца могла сообразить, что это значит и что теперь будет.
Врач говорил про мозг, про Марата и его слух. Я слушала его и не могла понять: о чем это он? Какой еще мозг? При чем здесь Марат? Марат – это Марат. А мозг – это что-то другое, из учебников.
Мозг Марата дал сбой.
– Когда сойдет отек, тогда и слух восстановится… Мы будем проводить интенсивную терапию. Мы дадим Марату слуховые аппараты, которые он будет носить во время лечения. Надо же, такой красивый, молодой парень, и такое случилось…
Я автоматически кивала. Только в такие моменты осознаешь, насколько человек ничтожен перед самим собой, перед своим собственным телом.
– Сейчас он спит, – успокаивающе сказал пожилой врач, сунув руки в карманы белого халата. – Вы пока посидите, а я пойду навещу другого пациента.
С этими словами Игорь Павлович ушел.
Мы с мамой сидели и молча смотрели друг на друга, затем обнялись.
Я чувствовала себя беспомощной.
Мысленно я продолжала по инерции строить планы. Думала о вечеринке, о романсах, которые должен петь Марат, о том, не придет ли он в помятой одежде (он вечно витает в творческих облаках), протрет ли гитару от следов пальцев, но реальность была иной: я сидела в коридоре больницы, и Марат лежал в палате.
Две реальности накладывались друг на друга, и получалась белиберда.
Спящего Марата вывезли из смотровой палаты и перевезли в обычную – № 201. Мы тоже перешли на второй этаж.
– Мама, ты слышала, что сказал врач? – Я взглянула на маму. Она тоже была растеряна. Я сформулировала в голове следующую фразу. Несколько раз подумала ее и только потом произнесла вслух: – Марат теперь глухой.
Мы обе понимали, что это значит.
– Он же музыкант, – простонала мама. – Полина… Это самое страшное, что только могло с ним случиться. Как он теперь будет играть на гитаре?..
Я ничего не ответила.