Между тем еще прежде меча римского уже губили внутренние раздоры Иерусалим. Опытнейшие в нем хотели мира, более пылкие – войны. Первосвященник Анания с другими старейшинами, которые одни только могли управлять народом, умерщвлены были зилотами. Вожди так называемых ревнителей, Иоанн Гискала и Елеазар, владели храмом и призывали хищные колена идумейцев для грабежа и убийств, по улицам бедствующего города; разделились между собою и самые зилоты. Некто Симон вар Сиора собрал за Иорданом шайку разбойников, как бы в отмщение за смерть первосвященника Анании, и овладел Сионом и нижнею частью города. С своей стороны Гискала укрепился во внешних галереях храма, сражаясь то с ним, то с Елеазаром, который затворился во внутреннем дворе святилища, доколе наконец, пользуясь праздником Пасхи, Иоанн ворвался во внутрь его и перебил всех зилотов; Симон же с Идумеями остался владыкою города.
Тогда подступил Тит с легионами римскими, от пути северного, и осадил Иерусалим. Часть его войска расположилась на горе Елеонской, и жестоко было против нее первое нападение осажденных; внутренние раздоры препятствовали дальнейшим успехам. Более миллиона народа, собравшегося на последнюю свою Пасху, впало в гибельную осаду: голод и мор жадно налегли на пожираемый раздорами город. В течение первых пятнадцати дней орудия римские разбивали северную стену Иерусалима, и через девять дней совершенно вытеснили евреев из-за старой ограды; они остановились у башни Антониевой и укрепленного храма. Желая спасти город и храм, военачальник послал именитого пленника Иосифа убеждать к сдачи Иоанна Гискалу, но ему отвечали камнями. Между тем голод возвысился до такой степени, что единокровные оспаривали друг у друга пищу и отцы вырывали ее у детей; многие покушались искать себе пропитания за стенами города; но бежавших от голода распинали тысячами в виду Голгофы, так что недоставало места и дерева для крестов в страшную память того креста, на коем отцы их распяли Царя славы со страшным воплем: «Кровь его на нас и на детях наших!»
Не менее смертей среталось и внутри города, обреченного гневу Божию. Алчные убийцы врывались в дома, где только подозревали найти пищу, которой самые гнусные роды все уже истощены были отчаянием, и обрели наконец последний – мать, пожирающую собственного младенца. Она сама открыла испеченный труп его привлеченным на запах яства и сказала: «Это мой сын и мое дело; ешьте, ибо я ела; или вы нежнее женщины и мягкосердечнее матери?»
С ужасом бежали от нее голодные, и когда весть о том дошла до стана римского, Тит призвал Бога во свидетели, что невинен в таком злодеянии, ибо не преставал предлагать мир. После многократных напрасных приступов к Антониевой башне римляне с невероятною скоростью обнесли в течение трех дней весь город многобашенным валом, так что уже никто из жителей не мог переходить за роковую черту, и до двух тысяч бежавших евреев сделались жертвою корыстолюбия сириан, которые