За ту неделю, из буйного молодого парня он превратился в кого-то другого. Того, кто отвечает за свои слова и поступки. Следит за языком и за своим поведением. От его спокойного, но убийственного взгляда другим становилось некомфортно, страшно.
А еще за ту неделю он понял, что любит. Ксюху свою любит. И никто другой ему не нужен. Вот только его Ксюха смотрела на него по-другому. И он это принял. И никогда не пытался перевести их отношения в нечто большее.
Он не страдал молчаливо, не надевал на себя пояс верности.
Жил нормальной полноценной жизнью. Учился, вникал в дела отца. Спал с другими женщинами, получал от ничего не значащих связей удовольствие,– физическое, конечно же.
Общался с Ксюшей. Они встречались, созванивались. Как и прежде были близки.
Давид запрещал себе думать о ней иначе, потому что знал: стоит только вырваться на волю истинным чувствам и желаниям, он не удержится и однажды натворит дел. Испортит то, что имеет сейчас.
И так, рядом с ней контролировать себя было трудно. Хотелось до боли забрать ее себе. Спрятать от всех и всего. Закрыться в квартире, прижать и не отпускать.
Но в последнее время начались странности. Они меньше виделись и общались. Ксюша какая-то странная. То веселая, то грустная. И глаза горят, сверкают, практически слепят своими чувствами.
А сейчас, видя, как она крутится, нервничает, и при этом выглядит счастливой, подозрения стали фактами.
Ксюша влюбилась.
У него в груди все застыло. И начало медленно гореть. В яростном огне злости и ревности.
И лучше бы ему уйти, потому что слишком велико желание схватить ее, трясти со всех сил и заставить назвать имя. Имя того счастливчика, что сумел завоевать сердце его любимой девушки. А если он будет знать имя, то найдет, а уж если найдет, то… Лучше ему прямо сейчас уйти, сослаться на дела, и уйти.
– Как родители? Давно их не видела.
Ксюша придвинулась ближе к Давиду, внимательно осмотрела нахмуренные брови, сжатые зубы, и сама напряженно замерла.
Не могла понять, что так взбесило Давида, что так из себя вывело. А то, что он едва держит себя в руках, она видела прекрасно.
Давид к ее вопросу остался безучастным, будто не услышал, потому что находится не здесь.
Какое-то нехорошее чувство забралось внутрь, и всю веселость, радость и хорошее настроение ледяной водой смыло. Стало страшно. Не за себя, а за него. Характер у друга был непростой, и порой он мог выйти из себя до такой степени, что сбивал костяшки пальцев в кровь, круша все вокруг. Но хуже было, когда оставался вот таким. Спокойным, сдержанным, но на грани. Когда принимал важное решение и больше от него не отступал.
Холодная ярость в глазах и бешенство, заметное по сжатым в кулаки рукам. Другим все равно, им пофиг. Но ей… он важен для нее, близок. И когда он в таком состоянии, значит, что-то случилось.
Тогда