Возвращение Аланбека. Борис Бицоти

он говорил, вдруг сгинуло в одночасье. Я и тогда не мог понять, почему прошло это славное время? И он, глядя мне в глаза, казалось, угадал мои мысли. «Нас государство поимело, – продолжил он, как бы отвечая на мой вопрос. – На самом высоком уровне наш бизнес мочили. На самом высоком!» Он выставил вперед ладонь, видимо, собираясь использовать ее как примитивные счеты. «Минимальные акцизные партии ввели, – он загнул на руке палец, продолжая рассказывать. – Ну, скажем… от миллиона штук. И все. Все мелкие цеха сразу попали. Налогами прижали, – он снова загнул палец. – А еще вдобавок на таможне порядок навели, – он одним движением загнул все оставшиеся пальцы, и пятерня собралась в кулак. – Вот и осталось только, что воду разливать. И еще свистеть, что она полезная. Если бы мы еще воздух в бутылки упаковывать могли!»

      Он открыл форточку и аккуратно выбросил туда окурок. «С этой таможней отдельная песня вышла, – продолжил он, усаживаясь на кушетку. – У меня знакомые, муж и жена, прознали, что таможенники там деньги большие зашибают, и сразу сына в таможенный институт отдали. Им еще пришлось там отвалить немерено, чтобы поступил, тогда ведь со знаниями не брали. А парню этому подзатыльник хороший дать, чтобы не артачился. Он, видите ли, художником стать хотел. Как ты семью свою кормить будешь, художник?» Он рассмеялся, в недоумении мотая головой. «И что? – продолжал он, веселясь. – Всем аулом его провожали. А толку? Полгода прошло, трах-бах – и реструктуризация. Главного взяточника убирают, и на его место приходит честный таможенник. Взяткам конец. И выходит, что этот обормот три года зря конспекты писал. Три года представляешь? И все коту под хвост. Надо же так залететь! Сидит сейчас в конторе, за белую зарплату документы оформляет. А они ему деньги шлют, чтобы он с голоду не помер».

      Он встал на стул, пошарил рукой сверху шкафа и достал оттуда нарды. Разложив их на столе, он пригласил меня жестом. «Играешь?» – спросил он, расставляя нарды. Я отрицательно покачал головой. Никогда не понимал эту игру и всегда испытывал естественное к ней отвращение. Это был для меня, пожалуй, самый бессмысленный способ времяпрепровождения. Но он в ответ только широко улыбнулся. И добавил: «… а придется!» Я вспомнил про ожидающую меня во дворе группу желающих сходить к источнику, но ничего не сказал.

      VII

      Он мог говорить бесконечно. Я только со временем ощутил всю безысходность своего положения. Не знаю, как точно называется эта болезнь, но он явно страдал и ей тоже. Я уже стал пытаться его избегать. Зачем он мне все это рассказывает? То ли он обкатывал на мне свои будущие показания, то ли оттачивал свою защитную речь… я уже ничего не понимал. Ведь не священник же я, чтобы, наслушавшись всех этих ужасов, отпустить ему все его грехи!

      «Этих у телевизора видел? – продолжал он на следующий день, раздавая карты мне, себе и Венере. – Как мотыльки на огонек слетаются». Он был прав – толчея больных у телевизора была действительно зрелищем не для слабонервных. У стенки всегда были прислоненными