Словно услышав незаданные вслух вопросы, тэссерист затянул:
– Навещаю привал я тоскливой порой,
Отдыхаю душой, наслаждаюсь едой,
И поэзию струн разбавляю вином,
Только песня моя не о том, не о том…
Если встречу друзей, буду искренне рад,
Даже если они мне в ответ промолчат,
Даже если та встреча – подёрнута льдом,
Только песня моя не о том, не о том…
Инструмент звучал приятно и мягко. Мелодия услаждала слух. Признаться, Олафа это удивило. Он помнил крикливые и несколько фривольные шансонетки, которыми тэссерист баловался раньше. Сейчас стиль музыканта изменился. Впрочем, одна случайная песня ничего не доказывала. Может, это так, творческое изложение его сиюминутных мыслей.
Летта наелась, и просто сидела, прислушиваясь к песне. Музыканту было далеко до её «колыбельной недоеду», но, судя по всему, он девушку зацепил. Впрочем, в обаянии тэссеристу не откажешь. Почему-то это досаждало. Особенно на фоне тревожащих запахов.
Олаф выдержал недолго.
– Не пора ли спать? – он резко поднялся на ноги, невольно прерывая песню.
Тэссерист улыбнулся одними глазами и отсалютовал проводнику. Следующая мелодия по тембру и звуку стала ещё более мягкой, напоминая слышанные в детстве колыбельные. Музыкант баловался, наслаждаясь производимым впечатлением.
– Думаю, да, – Летта кивнула и тоже поднялась со скамьи.
Выглядела она сонной. Олаф махнул рукой хозяину, положив на стол ещё несколько монет, в компанию к исчезнувшим в кармане передника привальщика. Тот подскочил и протянул ключ от комнаты.
– По лестнице, первая дверь налево, – пояснил глухо. – Постель застелена, в камине разведён огонь. Если покажется зябко, дрова на полу у двери.
– Разберёмся, – юноша кивнул, подхватил поклажу и, непринуждённо предложив девушке руку, повёл на ночлег.
Лестница была широкой, но тёмной. Тусклого света из трапезной едва хватало на первые ступеньки, последние же терялись во мраке. Но не только боязнь оступиться вынуждала молодых людей держаться за руки: во-первых, они старательно изображали брата с сестрой, а во-вторых, это стало уже привычным – чувствовать пожатия пальцев, тепло и поддержку.
Миновав два лестничных пролёта, Олаф и Летта оказались в глухом коридоре, освещенном едва мерцающими плоскими лампами, свисающими с низкого потолка. Их света едва хватало, чтобы всунуть ключ в замочную скважину; похоже, привальщик экономил, не слишком заботясь об удобствах своих гостей. Комнат было не очень много: четыре по правую руку, четыре по левую. Чистая, но порядком вытертая ковровая дорожка на полу приглушала шаги. Крошечные безвкусные картинки на стене, призванные украсить и облагородить пространство, скорее пугали: в своих тяжёлых рамах они смотрелись окнами в параллельный мир – то слишком тусклый, то сюрреалистичный.
В комнате, отведённой