Реликвия Викингов. Владимир Весенний

пергамента, был вечно чем-то недоволен. Он считал себя философом по природе и не видел необходимости, изучать сей предмет фундаментально. Прочитанных в юности книг ему казалось достаточно для того, чтобы смело рассуждать об отвлеченных материях. Нередко мысль Арнольда Казимировича делала такие замысловатые вензеля, что и сам он с трудом улавливал нить собственных умозаключений. В такие благословенные минуты Боря не стеснялся в определении ораторского мастерства родителя: «Ну, и горазд же ты триндеть!» – чем приводил «грозного Арни» в неистовство. Папа требовал к себе уважения, гневно брызгал слюной, белел лицом, сужал губы и раздувал ноздри. В очередной раз Боря выслушивал, что он недоучка с неоконченным средним образованием, молокосос, невежда и невежа и не смеет насмехаться и хамить… Борю мало трогали «бури в тазике». Он любил отца, но не уважал, не потому что папа в поисках лучшей доли ушел от его матери к другой женщине с двумя квартирами и большими связями, а оттого, что, получив возможность проявить свои таланты, так и остался «кухонным трибуном».

      – Сытый и спесивый индюк, – объявил он отцу в разгар очередной серии «Отцы и дети».

      – Пошел вон! – «грозный Арни» воткнул указательный палец в сторону входной двери. Позерство и самолюбование были еще одной замечательной чертой Арнольда Казимировича.

      Боря отложил зажженную сигарету в пепельницу, встал из-за стола, снял закипевший чайник с плиты, долил кипятку в фарфоровую кружку, с нарисованной на ней яркими красками птицей колибри, и вернулся на свой стул у окна с открытой форточкой.

      – Так рано меня в части не ждут, – ответил он и, удерживая чашку на весу, вновь взялся за недокуренную сигарету.

      Обычно их перепалки походили на трагикомедийный фарс. «Грозный Арни» выпускал пар непонятого современниками философа. Борис же выдувал этот пар вместе со струей сигаретного дыма в форточку. Он не обижался на отца и даже помогал ему и его семейству продуктами. То через весь город притащит полмешка гречки и поставит в прихожую, то завернутую в тряпку четверть туши свиньи занесет на кухню. В неспокойное и голодное «перестроечное» время эти полмешка и четверть туши примиряли заносчивого родителя с непутевым сыном.

      В очередное увольнение Боря прихватил трехлитровую банку сахарного песка и, стянув в прихожей ботинки, направился прямиком в кухню на голоса. К нему обернулся и встал из-за стола Венедикт, его старший сводный брат.

      – Встреча на Эльбе. Союзные войска смыкаются в жарких объятьях! – воскликнул Боря. Братья обнялись.

      Арнольд Казимирович потянулся через стол к начатой уже бутылке «Пшеничной». Когда выяснилось, что увольнительная у Бори до завтра на столе появилась третья рюмка и рядом с нею вилка. Выпили. Закусили жареной свининой из общей тарелки.

      Пока братья выражали радость встречи чоканьем рюмок, похлопываниями друг друга по спинам и обменом впечатлений о службе в войсках, Арнольд Казимирович выдувал сигаретный