Он прикоснулся к острому, как у терна, шипу на стебле (Адам давно научился не обращать внимания на плоские шуточки про колючесть своей фамилии – про «тернии к звездам» и «терновый венец» – все равно над ними никто не смеялся, кроме самих шутников) и решительно надавил. Шип пронзил кожу, и в налившейся на пальце капле крови он увидел…
…целый мир, быстрый, точно судорожный вздох: деревья и трава, озеро и лес, чей-то темный силуэт за спиной, допущенные ошибки, горе утраты…
Адам заморгал и поднес окровавленный палец к губам. Видение исчезло. Растворилось, как туман, оставив за собой лишь смутное беспокойство и медный привкус во рту.
Когда Джейди вернулся, Адам купил розу. Она была дешевая – всего два бакса.
Она приходит в себя от запаха крови и роз: будто шип вонзился ей в самое сердце. Одежда промокла до нитки. Что случилось? Она вышла… из озера?
Память подводит. Было какое-то смятение, шквал, неразбериха, внезапное освобождение…
…а потом острая боль, резкий укол в сердце, и заалела жемчужина крови…
Она садится. С нее льет, словно она только что стояла под водопадом, при этом земля под ногами сухая. Вернее, чуть влажная (все-таки это берег озера), но твердая. Она медленно, озадаченно проводит рукой по земле. Берет щепотку, подносит к лицу, глубоко вдыхает запах – плотный, торфяной, землистый. Кровью не пахнет.
Да и с чего земле пахнуть кровью? Вокруг – заросли диких роз, она это почему-то знает. Сплошь шипы и колючки.
Запах крови постепенно тает – словно голос из сна, который уже почти забыт.
Она встает. С нее капает; под ногами уже образовалась лужица. Платье – ее, думает она. Платье – не ее, думает она. Оба утверждения, как ни странно, истинны. Платье цветочное, легкое, изящное – под стать молодой девушке, но какое-то иронично-старомодное, в ретростиле. А может, оно действительно из другого времени?
«Разве я ношу платья?» – думает она.
Да. Нет.
В боковых швах есть карманы (тоже старомодно!), и в них лежит что-то тяжелое. Она засовывает руки внутрь и достает оттуда два кирпича. Такие запросто могут увлечь на дно.
Утопить.
Долго, очень долго она разглядывает кирпичи.
А потом роняет. Они падают на землю с глухим стуком.
– Смерть – еще не конец, – произносит она вслух.
Что? Что это было? Как это понимать?! Она закрывает рот ладонью – словно пытается заткнуть его, сдержать слова.
Песня. То были слова из песни. Где-то в районе диафрагмы уже возникает сама собой знакомая мелодия. И слова. Эта песня обычно звучит на похоронах, у могил. А может, автор песни хотел, чтобы так казалось – может, он сочинял ее с той же иронией, с какой было сшито это платье.
Она закрывает глаза, поднимая лицо к лучам солнца, пробивающимся сквозь кроны деревьев. Видит венки и капилляры на внутренней стороне век – красные, как смерть.
Делает вдох.
И тут ее начинает рвать – обильно, неудержимо. Как в желудке