Злой мальчик. Валерий Печейкин

эпидемии они подкинут вам работы. Я все понимаю, всем нужны деньги… Давайте так: лучше упадите в начале серии с неба в комнату героя. Но не взлетайте, умоляю, над погибшими. Я уже молчу, что нельзя включать грустную музыку в этот момент… Но это уже другой разговор, мы продолжим его на небесах.

      Женщина из Воронежа

      У российских киноредакторов есть один прием. Его нужно объявить запрещенным. Но он, сука, действует. Как удар по яйцам. Как – хуяк.

      Вас спрашивают: «Валерий, а чем ваша история может быть интересна женщине из Воронежа?» И ты такой: «Ну… Это история о, кхм, жизни и… смерти. И… о том, что все мы пытаемся понять, куда несется этот холодный камень под названием Земля. А также о гетеросексуальном флирте. Вот». Редактор улыбается, ковыряя ноготок, и спрашивает: «И на ваш взгляд, это интересно простой женщине из Воронежа?»

      И это конец. Все.

      Потому что дальше нужно как-то разрешить аристотелевский силлогизм. Ты знаешь женщину из Воронежа? Нет. А редактор знает? Да. У редактора есть какая-то таинственная связь с этой женщиной. В каждый момент времени он может с ней связаться, а ты – нет.

      И вот эта женщина из Воронежа держит в кладовке Тарковского. Она как Мизери у Стивена Кинга: связала, приковала, кормит. И убьет, если нужно. Я не знаю, как ее зовут, эту женщину, но я вижу ее огромные глаза. Они, как два шара со снегом, который падает на маленький Воронеж… Там всегда хмурое небо. Там нет солнца. Поэтому женщина хочет чего-то светлого и легкого.

      Эта женщина определяет российское кино гораздо больше, чем минкульт, Любимова-Мединский-Михалков, чем мы с вами. У нее под кухонным столом, где она целый день крутит пельмени, стоит пипл-метр. И она жмякает по нему рваным тапком: нравится, не нравится. Мы ей не нравимся. Потому что в истории должен быть свет, как в пельмене – мясцо.