Один такой. А. Я. Миров

тыкнула белым рукавом в прогуливающуюся позади них птицу, – Аккуратно, не наступи.

      – Пошёл вон! – вскинулась Ляля на пернатого. – Нет, ну, – Цаплина, перемежая конфету с сигаретой, старалась подобрать достойное обзывательство, – Короче, за что ей это? – чуть не плача выдала она. – Я вот симпатичная….

      – Симпатичная!

      – Милая….

      – Милая!

      – Красивая….

      – Да….

      – Так почему, – бухгалтер обиженно тряхнула кудрями, – Он её выбрал?

      Коллега-финансист активно кивала, но инициатива сия никак не помогала нужным словам подброситься в голову.

      – У меня знаешь, сколько… маньяка уже не было? – Ляля обиженно поджал губы. – Не понимаю, чего им всем надо!

      – Маньякам? – осторожно поинтересовалась Белый пиджак.

      – Мужчинам! – нервно пояснила Цаплина. – А уж до маньяка я сама доберусь, – понизила голос бухгалтер. – Тоже мне, актрисулька дешёвых киношек и жалких спектаклей. Что она о себе вообще возомнила? Моль! Курица! Го… голодранка!

      Терзаемая ненавистью Ляля разжала кулаки, и на серый, как её лицо, асфальт неслышно спланировали красно-зелёные фантики.

      – Мышь! – бросила Цаплина, увенчав своё настроение окурком.

      – Уродская мышь, – сомневаясь в своих навыках оскорблений, тихо добавила коллега-финансист.

      – С дороги! Идиот! – донеслось до Искандера, что намеревался нейтрализовать последствия «Пойдём покурим, что ли».

      – Извините, – пожал плечами Лопаткин, освобождая и без того свободное пространство.

      – Мети – не разговаривай, – попрощалась Цаплина.

      – Мети – не разговаривай, – одними губами повторил дворник тире сторож. – Мети – не разговаривай, – он легонько ударил веником по сладким обёрткам.

      Чуть позже в его ежедневнике появятся эти строчки:

      Мети – не разговаривай,

      Суровая зима.

      В снега укутай всё сама.