– Что-то у вас, Клава, сегодня меланхолическое расположение духа, – улыбается Ада Аркадьевна.
Но бабу Клаву не остановить, она оседлала любимого конька. Зычным, густым, почти мужским голосом она принимается подробно перечислять все свои болячки, жалуется на сволочей родственничков: позабыли, списали, как ненужную вещь. Ничего, они еще об этом пожалеют! Еще будут лить горькие слезки! Потом переходит на мерзавцев соседей. Злоба ее достигает предела, сквозь редкие почернелые зубы летит слюна.
Наконец спохватывается:
– А у тебя-то что новенького, Аркадевна? Девка так в твоей квартире и проживает? Ну ты как ребенок, право слово. Впустила к себе невесть кого и рада. Будто не в России живешь. С огнем играешь, Аркадевна. Время сейчас неспокойное, молодые работать не хотят, им бы только денег много и сразу. Вон – слыхала? – фальшивые таблетки клепают. Снаружи вроде нормальные, а внутри мел. На нас, стариках, нынче большие деньги делают. Обманывают, грабят, убивают почем зря.
Баба Клава входит в раж, последними словами кляня нынешнюю молодежь, власть и вообще поганую жизнь, в которой хорошо только всяким там олигархам.
Ада Аркадьевна молчит, блаженно вытянув ноги в старых босоножках и закрыв глаза.
Почти час баба Клава выступает перед единственной слушательницей. Наконец, выговорившись, умолкает, и обе старухи, с трудом поднявшись, бредут в сторону дома. Здесь они прощаются. Баба Клава плетется к своему подъезду; Ада Аркадьевна отворяет металлическую дверь соседнего и начинает восхождение на четвертый этаж. Сердце ее пульсирует так, что она едва не теряет сознание. Голова разламывается от боли. «Как бы не начался гипертонический криз, – в панике думает она, – только не это!» Плохо ей стало еще на улице, но она стоически терпела, не желая, чтобы баба Клава видела ее слабость и беспомощность.
Оказавшись в своей квартире, Ада Аркадьевна достает из холодильника корвалол, капает сорок капель в чашку с водой, пьет томительно отдающую валерьяной жидкость и опускается на кровать. Сердце продолжает бесчинствовать. Перед глазами плавают зигзаги и фантастические цветы, сверкающие, точно белое пламя электросварки. Некоторое время спустя она измеряет давление, принимает таблетки и лежит, как мертвая, с ладонью на левой стороне груди.
Ее поднимает треск телефона, стоящего на табуретке рядом с кроватью.
– Ада Аркадьевна, – раздается в трубке гнусавый девичий голосок. – Это я, Марина. Ко мне двоюродный брат приехал. Вы уж, пожалуйста, откройте ему. Да вы не волнуйтесь, он побудет