Картер стал скульптором, чтобы лепить обнаженных девиц и водить руками по их еще мягким глиняным телам. Когда глина застывала, Картер начинал планомерно уничтожать собственное произведение.
«Зачем ты так с ней?» – спрашивала его Ева, которая порой подолгу просиживала в мастерской Картера. «Потому что она очерствела. Я создал ее для вечной любви, а она предала меня, а если женщина предала, она должна умереть», – говорил Картер и молотил глиняной головой об пол.
Но когда Моцарт уехал на войну, Картер перестал лепить женщин. Теперь он по памяти пытался изваять статую Моцарта. В его мастерской пел Азнавур, а сам Картер пытался заставить глину принять очертания его друга. Он мял глиняный кусок, чтобы увидеть в нем черты Моцарта – его тонкие губы, легкую щетину и ямочку на подбородке, но как ни старался, все равно получался один известный революционер.
Революционер улыбался в пышные усы и просил не забыть вылепить ему ноги – тогда-то он заберется на коня, которого Картер прежде создал для одной из своих обнаженных глиняных женщин, и поскачет из мастерской в город. Картер не давал глиняному человечку высохнуть, мял его, топтал, вновь и вновь силясь превратить огромный глиняный ком в Моцарта.
«По-мо-ги-те!» – закричал Картер, когда в очередной раз вместо Моцарта на него, мягко улыбаясь, посмотрел один известный революционер, но прохожие снова услышали «О-той-ди-те!», зашипели осуждающе и пригрозили Картеру пожаловаться на него «куда следует» – и тогда у него отнимут мастерскую.
– Не злись, – сказал ему бюст революционера, подсвеченный разноцветными фонарями: зеленым, оранжевым, синим.
Картер бросил в бюст кусок мокрой глины, но не попал – бюст ушел от удара, как боксер, натасканный на защиту: уклоны и нырки. Картер точно знал, что перед ним тот самый революционер – его нос, его скулы; и сколько бы он ни мял руками глину, ни выдавливал в ней тяжелые веки Мо, революционер не исчезал. Все говорило о том, что Картер забывает Моцарта, а может быть, никогда и не знал его по-настоящему, раз не может представить себе его затылок, лоб, линию носа… Нечего и надеяться, что кусок глины превратится однажды в Мо.
– Ты не можешь представить то, чего никогда не видел, потому что разум человека ограничен воспоминаниями, его, если хочешь, эмпирическим опытом, а без этой основы не способен создавать, – революционер тщательно подбирал слова.
Чтобы доказать скульптуре, как близки они были с Моцартом, Картер достал из ящика рабочего стола слепок руки Моцарта и нотную тетрадь – в ней Мо порой записывал мелодии, которые приходили в его голову, пока он просиживал на табурете в мастерской друга. Но бюст уже окаменел и не слушал его. Тогда Картер взял новый кусок глины и принялся мять его, пытаясь заставить материал принять форму подбородка Моцарта.
Бюст снова зашевелился, спрыгнул с постамента и, покачиваясь, поковылял к Картеру. Скульптор взобрался на табуретку с ногами, боясь коснуться подсыхающей уже глины.
– Ты можешь стать лишь великим компилятором, но не Создателем, – бюст почти касался глиняными, еще немного мокрыми, усами лица Картера.
Шли дни. Картер намеревался