Мы добрались до военного госпиталя в нашей славной северной столице, и с той минуты на многие недели вперёд время растянулось для меня в один огромный безнадёжный день. Все впечатления слились в одну мучительную картину: белоснежная палата реанимации, несчётное количество аппаратуры, снующий туда-сюда медперсонал, писк приборов, звяканье инструментов… И безжизненное лицо брата, серым пятном выделяющееся на стерильных больничных простынях. В первые секунды я не узнала Юру: лежащий в больничной палате человек был старше на добрый десяток лет. Запавшие глаза, сухие, серые губы, прозрачная, мертвенно-бледная кожа превратили его в чужого незнакомца. Он лежал в коме очень долго, врачи измучались с ним, в его исколотые руки уже невозможно было вставить иглу капельницы. Какая-то сволочь изрешетила брата пулями, и надежды на то, что он выкарабкается, не было почти никакой.
Я проводила с ним все время, просто сидела рядом, когда была такая возможность, и молилась. Я молила судьбу, небо, Бога не отбирать у меня Юрку. Олег Середа, время от времени наведывающийся в больницу, почти не разговаривал со мной, он только успевал немного посидеть с Юрой.
Кто знает, может, и мои молитвы хоть немного помогли Юрке. День за днём, месяц за месяцем мы выбирались из кошмара. Юрка поправлялся медленно, и никакие усилия врачей не смогли полностью помочь ему. В тридцать четыре года Юрий Орешин был по инвалидности отправлен в отставку с выплатой максимальной государственной страховки и пенсии. Юра понимал и предчувствовал это, но в день, когда он получил на руки все официальные документы, он был по-настоящему выбит из колеи, замкнулся и надолго замолчал. Уже потом, когда в его голове созрел план создания своего дела, он стал понемногу отходить. Но увы! Он уже никогда не бывал прежним Юркой, каким я успела его узнать. Исчезла его открытость, взгляд потяжелел, голос стал жёстче. Он часто уединялся и подолгу не разговаривал с нами. Это было так непохоже на прежнего Юру, но мы прощали ему все это, во-первых, потому что любили его, а во-вторых, потому что он был нашим боссом во всем, знал и умел больше нас.
С трудом, пройдя от полной неподвижности через инвалидную коляску к своему алюминиевому костылю, он приспособился к нормальной жизни. Пули, извлечённые врачами из его позвоночника, оставили в его теле, кроме страшных рубцов, сгустки боли, реакция на которую у Юрки принимала самые невыносимые формы. Он резко реагировал на любое проявление жалости к себе, со мной стал строг и безжалостно требователен, а с Олегом просто груб и придирчив.
Так что ничего удивительного в моем сегодняшнем увольнении не было.
Я уснула уже под утро, решив назавтра поступить так, как подскажут обстоятельства. Проснувшись уже довольно поздно, первым делом я достала свой старый и потрёпанный атлас и стала искать