На этот раз он не просто их снял, а запихал в мусорный мешок и выставил в коридор. Я попыталась их вытащить и увидела, что он залил их чем-то и разодрал на полосы.
– Серьёзно? – спросила я, заходя на кухню, и показала ему занавески. – Серьёзно?
– Начинается, – сказал он. Друг его потушил сигарету в блюдце и заозирался настороженно, вжимая голову в плечи.
– Что начинается? – спросила я. – Это я начинаю?
– Ну, я пойду, – неловко сказал друг, и, не глядя на меня, выскочил из кухни.
– Очень здорово, – сказала я и кинула испорченные занавески на пол. Я всё ещё чувствовала странное изнеможение, и всё ещё не хотела скандалить, но чувствовала, что ещё немного – и сорвусь. Хлопнула входная дверь – надо думать, друг ушёл. – Я, значит, совсем пустое место, да? Можно со мной даже не здороваться.
Он промолчал. Руки он положил перед собой на стол, и я видела, что пальцы у него дрожат.
– Слушай, – сказала я и села рядом. Мне вдруг стало так жаль его, так захотелось коснуться этих дрожащих пальцев. Он словно почувствовал и убрал руки на колени. – Давай поговорим. Мы мучаем друг друга. Занавески эти дурацкие. Так дальше нельзя.
Он снова не ответил, но лицо его как будто расслабилось.
– Я себе чаю заварю, – сказала я, – и поговорим, ладно? Представляешь, я сегодня, кажется, сознание потеряла. Такая жара…
– Я уезжаю, – сказал он. На меня он не смотрел.
– Куда? – спросила я.
– Я уезжаю отсюда, – сказал он, – потому что дальше так невозможно. Я так не могу. Квартиру я продаю. Я уже нашёл покупателя. Его всё устраивает.
– Прости меня, – сказал он.
И вот тут я, наконец, сорвалась.
3.
Я не помню, что именно я ему говорила. Я, кажется, вообще не говорила – только кричала.
Кажется, я спросила, кого он себе нашёл – я понимала, что это безразлично, нашёл или не нашёл, но не могла не спросить. После всего этого времени, а я ведь замечала, стрижка у него стала другая, выражение лица незнакомое, я ещё думала, дура несчастная, что ему ведь тоже тяжело. До смешного доходило, я его иногда не узнавала, так он изменился, и ведь дура, дура, убеждала себя, врала себе, что ну подумаешь, что ещё можно всё вернуть.
Я не помню, что он ответил.
Кажется, когда крика стало недостаточно, я оборвала занавески во всех комнатах – занавески, вы понимаете. Точно помню, что грохнула об пол его чашку. Ещё точно помню, как пыталась ободрать обои со стен – мною же и поклеенные. Вроде мне даже удалось.
Не помню, кто из нас сорвал раковину на кухне.
Пришла я в себя уже на улице, уже рыдающая, уже когда всё закончилось. Наверное, надо было успокоиться, подождать утра – да хоть вещи собрать – но мне было так худо, такое меня захватило отчаяние. Безобразная сцена, весь этот безобразный день словно разбил скорлупу, за которой я пряталась от мерзости своего существования.
Я