…и до девяти! Про дудочки, кувшинчики, тюленей, котиков, бочки с молоком и говорящую ярость. Татьяна Руссита

хочется умереть от счастья самой. В этот момент я понимаю, что подложила своей крошке изрядную свинью. Я теперь точно знаю, что умереть хочу дома, а не в доме престарелых, поэтому надо бы быстро, пока Альцгеймер не настиг, написать это большими буквами (лучше кровью, которая по-прежнему льется стаканами) в завещании. Все свое имущество (в том числе комнату, до потолка забитую отданными младенчику вещами) завещаю родственникам только в том случае, если меня не отдадут в богадельню. Все, вот и написала.

      Что там они в роддоме дальше с трупом медсестры делают, меня не волнует, там этих медсестер еще воз остался, и у каждой еще тележка со смесью к рукам приделана. К тому же выстрел на самом деле прозвучал только в моем воображении. (Прости, читатель, обещаю больше так не разочаровывать! Следующий добрый советчик будет убит в реальности.)

      Но убийство – хорошее начало материнства, нельзя было без него. Ты понимаешь, что что-то изменилось безвозвратно, но твоя-то жизнь, в общем, течет как текла, ты еще жива, и масштабов изменения сначала не видишь – видишь только новую тушку рядом. Тушка, правда, слишком жива, чтобы метафора с убийством казалась хорошей.

      Крошка очень жива и хочет есть. Ей пока нельзя дать суши с копченым угрем, поэтому приходится есть их самой. В роддоме все дежурные врачи по очереди перечислили мне все, что нельзя есть кормящим. Все перечислили, практически все исключено. Только про суши с копченым угрем ничего не сказали, так что, видимо, их можно. Я, в общем, согласна на сушечную диету на некоторое время – сколько там этого кормления? В принципе я готова даже полгода питаться только копченым угрем.