Он считал, что Джун и Тони однажды обязательно найдут общий язык, но они были глупыми и не научились дружить, даже ради лучшего-в-мире-человека. А теперь уже поздно.
Наверное, знай она с самого начала, что Фрэнк смертельно болен, то притворялась бы лучше, хотя бы попыталась – но опекун скрывал до последнего. Только полгода назад признался, что у него сердце может остановиться в любую минуту. Ему предлагали пересадку. Да, опасно в его возрасте, и все же шанс был. Но он отказался. Сказал, что именно в этом сердце живет память о его жене Иден, и с этим сердцем он умрет, пусть оно и ленится работать.
Фрэнк всегда был упертым в вопросах личной жизни. Тони в него пошел, такой же настойчивый.
Джун нахмурилась и поправила волосы, убеждаясь, что они лежат идеально ровно. Прямые темные пряди едва доходили до лопаток. Новая прическа. Непривычно.
Церемония прощания началась, а Джун продолжала топтаться на тротуаре. В Эдинбурге в эту пору года было сыро, но все так же сказочно красиво. Крик чаек со стороны залива пробивался даже через какофонию городской жизни, сливаясь с шумом автомобилей.
Джун одернула край черного жакета, провела ладонями по брюкам, разглаживая. В стройной, ухоженной студентке было не узнать ту нервную, ревнивую сиротку, которая боролась за место под солнцем в доме Фрэнка. Но чувствовала она себя сейчас именно так: напуганным ребенком; вход в часовню на окраине Эдинбурга отпугивал. Высокие резные двери с круглым тяжелым кольцом вместо ручки были закрыты. Джун всего-то нужно было подняться по ступенькам и зайти внутрь. Проводить Фрэнка в последний путь. А она не могла себя заставить.
Сотый раз за день полезла в карман жакета и вытащила бальзам для губ. Нервы ни к черту, губы пересыхали, как в пустыне. Джун было двадцать лет, а не пятнадцать, но волновалась сейчас не меньше, чем в тот далекий день, когда впервые ступила на землю поместья Иден-Парк.
Она закусила нижнюю губу до боли, сглатывая тревогу. Прикрыв глаза, потянула за металлическое кольцо на двери. Ну вот. Получилось. Дыши, Джун.
В часовне оказалось теплее, чем на улице, но она все равно передернула плечами, справляясь с дрожью.
– Наконец-то! – донесся вздох облегчения, и навстречу вышла Уитни, племянница Фрэнка. Джун виделась с ней пару дней назад, но подруга бросилась в объятия, словно сто лет прошло. – Я беспокоилась, что ты спряталась от нас.
– Ну что ты, как я могла. Это же Фрэнк… А Паркеры здесь?
– Нет, они в Италии. Прислали соболезнования.
На церемонию прощания собрались родственники, друзья, бизнес-партнеры. «Цвет» высшего общества шотландской столицы. «Цвет», в котором так и не нашлось места для Джун.
Она скромно шла вперед, здоровалась, принимала скупые, но искренние слова поддержки, ощущая себя чужой здесь.
А среди череды лиц, там, в первом ряду – он. Тони.
Сердце болезненно сжалось, но подойти к нему она не нашла смелости. Боялась, что разрыдается. Увидит холодные серые глаза – и выдержка треснет по шву. Потому что это невыносимо. Потому что они – два идиота.
Два законченных эгоиста.
Когда-то, в пятнадцать лет, Джун совершила ошибку, за которую поедала себя живьем. Зачем я свернула в проклятый магазин комиксов? Зачем?! Если бы вовремя пришла домой из школы, то остановила бы трагедию… До сих пор жила бы в Штатах. Все сложилось бы по-другому.
А сейчас, пять с половиной лет спустя, она сидела на скамье в нескольких шагах от Тони на похоронах лучшего-на-свете-человека и не могла простить себе, что довела отношения с единственным сыном Фрэнка до необратимой неприязни, когда нет желания даже пытаться что-то наладить. И посмотреть на Тони нет сил, с того кошмарного летнего дня, когда они перешли черту и сделали друг другу по-настоящему больно.
С тех пор они встречались только по большим праздникам в Иден-Парке, и все, на что хватало вежливости, – поздороваться с искусственной улыбкой, не глядя в глаза, и обсудить погоду в окружении общих знакомых.
Джун врала Фрэнку, доказывая, что помирилась с Тони, просто в учебу погрузилась с головой и нет времени чаще встречаться… Но опекун не мог не раскусить плохую игру: слишком очевидно.
Как это бессмысленно. Зачем, Тони, зачем? Почему из всех людей на земле ты один понимаешь, как мне плохо сейчас? А я даже посмотреть на тебя не могу, ведь станет только хуже.
Потому что стыдно. Перед памятью о Фрэнке чертовски, неимоверно стыдно…
Тони. Сейчас
Пришла все-таки. Думал, уже не объявится. Думал, сидит где-нибудь в кладовке и плачет о том, какая она бедная-несчастная.
Хватило бы совести в день чужих похорон только о себе и переживать.
…Как же она злила. Даже сегодня.
Ну посмотри ты на меня, Бэмби, хоть поздоровайся, не позорься перед родственниками.
Но она не слышала его молчаливого призыва. Старательно пялилась в пол и каждую минуту приглаживала волосы.
Волосы…
Зачем