– Да, Антон Николаевич. Это было случайное отключение, которое позволило сохранить мне ряд воспоминаний и знаний.
– Это безумно интересно, но я никогда не соглашусь пойти в капсулу. Я не такая смелая.
– Вера, никто никого туда насильно не гонит.
– Может быть, и я вам что-то интересное расскажу, когда вернусь, – пробасил Путеев.
Все посмотрели на него, и весёлые улыбки слетали с лиц.
– Ну не надо грустить, товарищи! Я понимаю и отдаю себе отчёт. Мы вместе с вами делаем одно важное дело, но я в пехоте, а вы генералы. Точнее штаб, который отдаёт приказы. Правильно, товарищ Монро?
– Верно, Путеев, верно.
– Видите, я всё запомнил. Вернулся же ваш начальник, может быть, и я вернусь.
– И то верно, ребята. Что же мы грустить будем? Дайте-ка мне гитару, – воскликнул все время молчавший Рябинин.
– Захар, а ты на гитаре играешь?
– А то, Поль. Ты просто забыл, – Захар перебирал струны.
– Ох, ты, даже не вериться, что это наш Захар Андреевич.
– Вера, когда начнём работать, я снова буду строгим!
– Ладно вы, Захар Андреевич, я к вам в доверие втираться буду. Глазками моргать.
– Это она умеет.
– Семён, как тебе не стыдно выдавать мои тайны?
– Знаете древнейшую песню человечества про космонавтов и космос?
Рябинин ударил по струнам:
Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе
Земля в иллюминаторе видна…
Как сын грустит о матери, как сын грустит о матери
Грустим мы о земле – она одна
А звезды тем не менее, а звезды тем не менее
Чуть ближе, но все также холодны
И, как в часы затмения, и, как в часы затмения
Ждем света и земные видим сны
И сразу несколько человек подхватило припев:
И снится нам не рокот космодрома
Не эта ледяная синева
А снится нам трава, трава у дома
Зеленая, зеленая трава
Монро смотрел на своих сотрудников, весело подпевающих Захару и рассеяно улыбался. Ему вспоминались зелёные луга на месте будущего Царьграда. Неслух, привязавшийся к нему как сын, которого он и любил как сына, который был ему дороже всех на свете, и потеря его осталась для него самым большим рубцом. Старейшина поселения, смотревший на него как на бога. Там он был Олексой. И это имя было ему ближе, чем Поль Иванович Монро. Там он был защитником своего народа, царём и Богом, там у него было всё. Осознание, что всё это нереально, вымышлено, оставалось только осознанием, но подсознание не воспринимало действительность. Монро не помнил ни своих родных, ни своих друзей, он не помнил даже себя. Он был Олексой и, реальность того мира была ближе, чем этого.
Монро не заметил, как кончилась песня, как наступила тишина, как все взоры были обращены на него.
– Что такое?
– Вы плачете, Поль Иванович.
– Правда. Это случайная слеза, – Поль провёл ладонью